Гринвичский меридиан

Я обвила ее своей, и мы молча выпили, глядя друг другу в глаза. Пол первым поставил рюмку и сжал горячими ладонями мое лицо. Первый раз он едва коснулся губами моей щеки, потом вдруг застонал и принялся целовать меня с такой жадностью, будто не делал этого с того самого дня, когда погибла его невеста. Его страсть захлестнула меня с головой. Я захлебнулась и разом утратила все чувства. Лишь в самой сердцевине моего тела пронзительно нарастало желание.

— Нет, Пол, нет! Положено только три раза!

Я даже не поняла, кто выкрикнул эти глупые слова. Мне стало так холодно, что я передернулась — это Пол убрал руки.

— Нет? — сипло повторил он и с трудом перевел дыхание.

Затем тяжело осел в кресло и налил себе виски. Выпив, сказал уже прежним тоном:

— Простите. Я… я.

Он вдруг перешел на английский, повторяя то же местоимение, и это прозвучало, как всхлип: "Ай… ай… ай…" Я не узнала, что же Пол пытался сказать, потому что фраза так и не далась ему.

— Сейчас, — сказал он и, откинувшись, закрыл глаза.

Я посмотрела на его губы, которые еще чувствовала на своем лице. Они побледнели и слегка подергивались. Сдвинув рюмки, я наполнила их и, прихватив свою, села на диван. В комнате стало совсем темно и казалось, что воздух колышется, переполненный нашим желанием.

— Мы перешли на "ты", Пол, — напомнила я, не представляя, что еще можно сказать.

— Да, — он открыл глаза и повернул ко мне голову. — Я помню. Ты сердишься?

— Нет.

— Нет?

— Мне было приятно.

— Да? — изумился Пол. — Но… но… почему — нет?

— Я не умею так… Я должна любить человека.

Он понимающе протянул:

— Ага… Конечно. У тебя есть… друг?

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— Ты очень красивая.

— Да нет, не очень. Мы уже говорили об этом. Я — обыкновенная.

— Ты — не… обыкновенная.

— Потому что я сказала: "Нет"?

— Нет?

— Нет.

— Я не хочу тебя обманывать, Пол. Во мне нет ничего особенного. Просто я моложе на двадцать пять лет. Вот тебе и показалось.

Он обиженно воскликнул:

— О! Я знаю, как у вас говорят. "Седина в бороду, бес в ребро". Но это не так. Это не бес.

— Тогда что это?

— Судьба.

— Ой, Пол! Это уж чересчур!

— Мы так встретились… Разве это не судьба?

Я невольно усмехнулась:

— Ты — романтик, Пол. Англичанин — романтик. Это как-то не вяжется.

Но Пол гордо возразил:

— Романтизм родился в Англии. Байрон. Ты читала?

— Читала. Извини, опять стереотипы. Мы привыкли считать англичан сухими и чопорными.

— Шекспир, — напомнил он. — Столько страсти…

— Ты можешь называть и менее громкие имена. Я знаю английскую литературу.

— Да?! — поразился он, потом, призадумавшись, сказал: — Я тоже знаю русскую. Вы — очень страстные люди.

Это прозвучало с упреком. Я увиделась себе холодной маленькой рыбешкой, которая выскользнула из рук умирающего с голода. Я попыталась заглушить необъяснимый стыд виски, и Пол поддержал меня. Выпив, он вдруг пустился в рассуждения о Достоевском. Для всего мира русская литература начинается с Достоевского. А часто им и заканчивается.

Пол поставил согнутую руку на подлокотник кресла и, говоря, все время касался мизинцем губ, словно пытался унять зуд. Этим безотчетным движением он настолько приковал мое внимание к своим губам, что я ничего уже больше и не видела.

Внезапно Пол замолчал и тихо спросил: "Что?" Я встала, и он тоже начал выбираться из кресла. Мы шли друг другу навстречу, а воздух все сгущался, и когда мы встретились посреди комнаты, я просто упала ему на руки.

— Пожалуйста, — простонал Пол мне в шею и стиснул так, что у меня навернулись слезы. Но не от боли, а от этого горького "пожалуйста".

Мы двинулись к дивану вслепую, задыхаясь от поцелуев, и я знала, что уже не скажу "нет". У меня захватило дух от того, каким он оказался тяжелым, и это было великолепно. Он словно вбирал меня всей своей плотью, чтобы мы стали одной, и никогда не смогли разделиться. Мы срывали одежду так яростно, что только чудом все уцелело. Мы торопились, будто обоим оставалась четверть часа до казни, и это были наши последние минуты.

Каждым прикосновением Пол умолял и настаивал, он завоевывал меня, и я впервые узнала, как это радостно — быть побежденной мужчиной. Со Славой я этого не испытала, потому что он всегда перекладывал инициативу на меня и снисходительно говорил: "Ну, соблазняй меня, если тебе это надо". Подразумевалось, что он выше плотских утех. И все во мне протестовало.

Пол всхлипнул потом, и эта слабость привела меня в восхищение. Он оказался невероятным мужчиной и мог позволить себе заплакать. Он так долго был сильным в этот бесконечный день.

— Ты сказала… Что должна любить…

— Я люблю тебя.

— Ты не шутишь? Может быть, я не понимаю? У меня английское чувство юмора.

— Это не шутка, Пол. Ты — самый лучший.

— Правда? — он так обрадовался, будто и не подозревал о том, что люди всегда говорят в постели о любви.

— Нога не болит?

— Нога? Я забыл про нее.

— Надо поосторожнее. Швы могут разойтись.

Пол беспечно откликнулся:

— Твой папа скажет врачу зашить меня еще раз. Он пригласил меня на обед. Почему? Я удивился.

Меня так и затрясло от смеха:

— Я сказала, что давно уже сплю с тобой.

— О! — Пол вдруг смутился. — Что он подумал…