Гринвич-парк

Я сижу, курю, глядя на костер, на большой прекрасный освещенный дом. Я всегда любила дом Хелен — кирпичные стены теплого оранжевого цвета, высокие окна с деревянными ставнями, симпатичные щипцы на покатой крыше. Сейчас в обрамлении красок осени — желтеющей глицинии, усыпанных темно-красными ягодами кустарников куманики в конце сада — он особенно красив. Как это ни глупо, но, наверноее, мне нравится думать, что это дом и моего детства тоже.

Смежив веки, я вдыхаю запахи сырых листьев и дыма костра. Я прекрасно помню, как здесь отмечали Ночь Гая Фокса[14] при жизни родителей Хелен — Ричарда и Анны. Рори, Хелен, Чарли и меня отправляли в Гринвич-парк за хворостом. Мы выискивали и запихивали в свои рюкзаки самые сухие ветки, а по возвращении показывали свои трофеи Ричарду. Тот производил инспекцию и называл победителя. Обычно это была я. Думаю, Ричард и Анна немного жалели меня, ведь мои родители развелись. Думаю, они знали, что их дом мне нравится больше, чем мой — тесный двухэтажный коттеджик, имевший по две комнаты на каждом этаже. Он стоял на другом конце улицы, с менее престижным жильем.

При подготовке вечеринки Ричард поручал нам вбить гвозди в столбы ограды для «огненного колеса» и вырыть ямки в холодной сырой земле для петард. Он все нам поручал. Мы делали фонари из пустых банок и шпагата, ставили в них свечи, сами спичками зажигали и развешивали на грушевом дереве, на которое взбирались по приставной лестнице. Мы с Хелен бенгальскими огнями вычерчивали в воздухе свои имена, стараясь написать слово от первой до последней буквы до того, как светящуюся ленту поглотит тьма. Рори из своего шалаша на дереве обстреливал нас шутихами. Чарли требовал, чтобы он прекратил, но Рори в ответ лишь смеялся. Он это делал только потому, что Хелен дико визжала. Мы ей это объясняли, но она не слушала.

Помню, помню. Я помню все: шорох шляп, перчаток, носков; шипение прогоревших бенгальских огней в ведрах с холодной водой. Прибытие всех их друзей. Впечатление, что это вечеринка для взрослых, а мы не ложимся спать допоздна. Как-то на следующее утро, спустившись вниз в пижамах, мы увидели, что на улице все заиндевело, вода в ведрах превратилась в лед, в котором застыли использованные бенгальские огни. Анна приготовила нам тосты с яичницей. Кухонные окна запотели от пара, поднимавшегося от трубы бойлера. Напольная плитка была холодной, и она одолжила мне зеленые носки. Забавно, что такие мелочи засели в памяти.

Ричарда и Анны давно нет в живых, в их доме погром. В саду кирпичи, бетономешалка, брезент. Огромный костер беснуется, выдыхает языки пламени, окрашивая кирпичи в ярко-оранжевый цвет. Высокие окна, если смотреть на них сквозь призму горячего воздуха, как будто вихляют и меняют очертания, подобно отражениям в кривых зеркалах. Такое ощущение, что наступил апокалипсис. Я гляжу на опорожненные жестяные банки и окурки, усеивающие прекрасный сад, на гниющие плоды, нападавшие с любимого грушевого дерева Анны. Что подумали бы теперь родители Хелен о своих детях?

Хелен

— Где ты взяла это платье? — отрывисто спрашиваю я. В кои-то веки у Рейчел хватает совести изобразить смущение.

— Прости, — извиняется она. — Я не думала, что ты будешь против. Оно лежало в нижнем ящике твоего комода. При мне ты ни разу его не надевала. Я подумала, что, возможно, оно тебе не нравится.

— Рейчел, а зачем ты полезла в нижний ящик моего комода?

— Ты ведь сама разрешила мне брать на время твои вещи, — На лице Рейчел озадаченность, словно она ничего не понимает. — Помнишь?

Господи, да, однажды я сказала неопределенно, что могла бы одолжить ей на время кое-что из моих вещей. Но это же не постоянное приглашение рыться в моих шкафах.

— И ты же сама выложила для меня красное платье — в прошлый раз, когда мы ходили к Рори, — добавляет она, морща лоб. — Я подумала, ты не обидишься, если я и на сегодняшний вечер возьму что-нибудь у тебя.

Я в недоумении смотрю на нее. Что за бред? Красное платье я прежде в глаза не видела, а если б и видела, мне бы и в голову не пришло предложить, чтобы она надела его на званый ужин в доме Серены. О чем она вообще говорит? Но, глядя, как Рейчел теребит край синего бархатного платья, я вспоминаю, чем на самом деле вызвана моя ярость.

— Я знаю, что ты и другие вещи взяла, — бросаю я ей обвинение с дрожью в голосе. — Записку из моей книги. Фотографию. Это ведь ты ее склеила, да? Зачем, Рейчел? Где ты вообще ее нашла?

— Какую записку? Я ничего не брала из твоей книги. И никакую фотографию не склеивала. Хелен, я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Что вообще все это значит? — кричу я, игнорируя ее оправдания. — Смотри, я нашла твой тайник! — показываю я на дыру в полу. — А с паспортом моим что сделала? Это какая-то злая шутка, да? Зачем ты вырезала мое лицо?

Рейчел качает головой, она явно расстроена.

— Нет-нет, подожди. Ты заблуждаешься. Это не я.