Григорий Шелихов

— Ты с песиком при мне будешь, хозяйство мое поведешь. Нехитрое дело: сковорода да чайник, ложка да плошка! — сказал Баранов Чандре на берегу, жестами поясняя круг его обязанностей. — И по-русски, по-русски, спик рашэн… научайся! А-а, понял? — довольно усмехнулся правитель, когда Чандра радостно закивал головой в ответ.

Тут же на берегу Баранов приказал Пуртову, несмотря на надвинувшийся вечер, доставить на «Феникс» рухлядишку Ларкина.

— Да у Яшки, окромя рваных порток, ничего не было! — недовольно буркнул Пуртов, пожимая плечами.

— В таком разе отвези, как собственный, бушлат суконный, сапоги морские лафтаковые, чаю фунт и… пучок лозы березовой, что за иконой, скажи, пущай держит — в память, что лоза сия его обминула! — безулыбчиво пошутил правитель. — Да фонарь на байдаре поставь. Англицы, в темноте не разобравшись, чего доброго, стрелять учнут! — заботливо напомнил он Пуртову. — А ты, Демид Сафроныч, — обернулся Баранов к Куликалову, караулы на ночь удвой — береженого бог бережет! — и дозоры из чугачей своих к лесу вышли… Ежели кому что надобно, я у себя буду.

Ночь прошла совершенно спокойно. Отпор, данный Барановым, был так решителен, потери нападающих настолько велики, что якутатские индейцы со своими союзниками с юга отказались от дальнейших попыток разогнать промыслы алеутов, которых, как они думали, защищают бородатые «косяки», подкупленные островными людьми.

Как всегда, с восходом солнца Баранов был уже на ногах. Вокруг все было затянуто влажной пеленой тумана, сползавшего с ледников северо-западного склона Агассицу — Большой горы — на берег и море.

Такие внезапные и капризные перемены погоды на побережье Аляски в разгаре лета не были в диковинку для Баранова, но в этот раз он обозлился — туман срывал принятые ночью решения.

— Изгаляется анчутка американский над православными за то, что детей его побили, — ворчал правитель, двигаясь на приглушенные туманом голоса людей на берегу. — Эй, кто там есть, корабль английский видать?

— Как его увидишь… — нерешительно отозвался кто-то из мглы.

— Ушел перед зарею, когда луна в море купаться спускалась, а Илья туманом к ней с гор подкрался, — перебил отвечавших уверенный голос. — Я видел, как исчезал в море огонь на корме Коксова брата и слышал… да, да, слышал, как свистела дудка на подъем парусов.

— Кто говорит, выдь ко мне, хочу видеть твои волчьи уши и рысьи глаза… А-а, это ты Лаврентий? Хвалю, что стараешься, — внушительно сказал правитель, оглядывая выросшую перед ним фигуру Лур-кай-ю с державшейся позади него Марьицей. За спиной Марьицы вздыбился горб лотка, в котором алеутки повсюду таскают за собой своих младенцев. — И ты видела и слышала? — ласково спросил ее Баранов.

— Я тоже видела, господин, я тоже слышала все, что говорит Лур-кай-ю! — подтвердила женщина. — И он… он тоже тебе служил — слышал и видел! — добавила она, мотнув головой на лоток, болтавшийся за ее спиной, после чего Баранов окончательно поверил сведениям, добытым глазами и ушами Лур-кай-ю.

Александр Андреевич знал, что алеуты никогда не лгут, выставляя детей свидетелями справедливости своих слов.

— Выдать обоим по папуше табаку! — приказал правитель. — А Марьице новую кухлейку, — добавил он, зорко оглядев ее лохмотья.

Баранов повеселел. Ночью он решил, если Мор, как объявил вчера, уйдет в море, вырядить все партии под охраной Измайлова на «Симеоне» наверстывать упущенное в промыслах за время стоянки чужеземного корабля, а самому на баркасе, под парусом и с восьмеркой гребцов, с Чандрой и Саргачом, вернуться в Воскресенскую крепость — принимать и окрестить первенца компанейского флота, построенного на американской земле… То-то Григорий Иванович возрадуется!

— «Добрыня», «Илья Муромец»… нет, краше всего — «Феникс»! — любовно придумывал Баранов название своему детищу. — Дивная птица, куда восхочет, туда и унесет…

В середине дня ветер разогнал туман и принес сорвавшийся с гор грозовой ливень. Хлынувшие потоки воды едва не смыли лагерь на берегу в море. К вечеру бледное солнце, пробиваясь сквозь разорванные тучи, осветило вывешенный на шестах для просушки одежды скарб людей. Желтокожие алеуты, мужчины и женщины, без малейшего смущения голяком бродили по лагерю и деловито готовили пищу у разведенных после дождя костров.

Лур-кай-ю с женой в таком же райском виде сидел у своего очага и важно угощал собравшихся вокруг соплеменников полученным табаком.

Белотелые бородатые русские оставались в портах и начальственно похаживали по лагерю, уламывая алеутов к завтрашнему выходу с утренней зарей на промысел.

— Не будет удачи, — упрямо твердили некоторые. — Мы не молились, не постились, не приносили жертв духам охоты… Не будет удачи — беда будет!

— На Кадьяке постились, на Кадьяке камлали, когда в партию шли… Духи довольны! — веско изрек Лур-кай-ю, когда его спросили, как быть и выходит ли он на промысел. Слова его облетели лагерь и прекратили ропот недовольных. Большое Брюхо еще раз доказал Баранову, как умно тот поступил, сохранив ему жизнь.