Григорий Шелихов

— Почему, Григорий Иванович, вы, домогаясь переселить государственных крестьян, не призываете в Америку помещика просвещенного, который и людей своих с собою бы взял, и семена злаков, и орудия сельскохозяйственные? — остро вглядываясь в пылающее лицо Шелихова, но и на йоту не повысив голоса, спросил Воронцов. — Среди дворянского сословия сейчас найти можно немало трудовых землевладельцев, возьмем для примера тульских — Болотова, Андрея Тимофеевича, и Бобринского, добывание сахара из свеклы учреждающего, на Полтавщине у Трощинского все хозяйство на англицкой передовой системе, тоже вот у Румянцева графа, даже я, у меня… да, и я готов подумать об опыте, столь обещающем…

— Они… я… вы… я, ваше сиятельство, государственных, на себя работающих, ну и… на казну… будто и вольные они… — Шелихов под нацелившимися на него глазами Воронцова и Ростопчина путался, тщетно подыскивая слова, которыми он мог бы выразить свою мысль, не теряя навсегда доверия и расположения вельможного крепостника.

Представления Шелихова о силах, движущих прогресс и историю, были, конечно, сбивчивы и противоречивы. Он понимал, что в соседстве со свободными людьми американских Штатов и Канады все сравнения были в пользу их жизни и нравов, — только руки таких же свободных людей могли бы удержать за Россией его Америку. В голове промышленника копошилась догадка, что в наличии свободных рук заключены его собственные выгоды и польза, а в глубине души таилась обида на Воронцова за пренебрежение к купеческому сословию. Провал в Ближнем Совете при государыне поданного Шелиховым два года назад прошения от имени компании он приписывал Воронцову. Отчаявшись тогда найти для заокеанской земли вольнонаемных пахарей и мастеровых, Шелихов попробовал вырвать у феодалов уступку своему сословию — подал на высочайшее имя дерзкую просьбу о праве на покупку людей для освоения Славороссии, таком же праве, какое имели Строгановы и Демидовы на Урале.

— Даже Колумбу и Ньютону было бы непозволительно присвоить исконные права дворянства! — первым подал свое мнение генерал-прокурор князь Александр Вяземский, настоявший в свое время на четвертовании Пугачева.

— Еще бы! — иронически отозвался Воронцов, готовясь пред лицом государыни последовательно выступить в защиту уравнения прав ведущих сословий империи.

— Купец сей гульвиса,[53] — неопределенно заметил дипломат Безбородко. Воспитанник духовной академии, он никогда не высказывался по существу дела прежде матушки-царицы.

— Так, отказать полагаете, господа советники, — решила государыня, поняв непозволительную иронию Воронцова и тем охотнее становясь на сторону феодалов в одном из первых столкновений интересов дворянства с интересами выходящей из младенчества российской буржуазии.

Генерал-губернатор Сибири Пиль под великим секретом сообщил Шелихову о провале его ходатайства, приписывая из личного уважения к Воронцову решающее значение восклицанию того: «Еще бы!» Мореход в поисках сочувствия рассказал об этом Николаю Петровичу Резанову, но услышал от зятя давно уже знакомое и утешительное: «Все к лучшему в этом лучшем из миров» — и не мог с тем не согласиться по зрелом размышлении.

Резанов, как дважды два, доказал, что «крепость» для россиян и в то же время свобода для индейцев и алеутов несовместимы и грозят непреодолимыми затруднениями в устройстве заокеанских земель, а на превращение индейцев и алеутов в крепостные души у компании и самого Шелихова не хватит ни сил, ни средств. Все помыслы в Америке, таким образом, должны свестись к промыслу рабов, к чему мореход не имел никакой охоты. Он и в дальнейшем никогда не искал возможностей приобрести «мужичков» в обход закона, как делали это многие российские промышленники с помощью разных вертопрахов дворянского звания, всегда готовых за малую мзду предоставить для этого и свое имя и дворянские, самим господом богом присвоенные, «голубой крови» права.

Шелихов догадывался, что надо идти новыми, непроторенными дорогами, но он не умел или не смел опередить дух своего времени.

И сейчас, стоя перед Воронцовым с мыслью построить хотя бы кусок, хотя бы часть новой, не зараженной дворянскими язвами американской земли, он боялся оттолкнуть от себя единственного защитника и покровителя.

Не найдя ничего подходящего, он перескочил тогда на перспективы будущего раскрытия Америки, простодушно надеясь уйти от прямого вопроса Воронцова.

— В глубь края от берегов проведу сошных, на зюйд-зюйд и зюйд-ост продвинемся — через короткое время пшеницей и скотом по всему океану торговать зачнем… Зверовые промыслы, хоть и сам от них живу, преходящи, ваше сиятельство! Уйдет, исчезнет перед человеком зверь, земля-кормилица вовек не оскудеет, труды сторицей возвернет… Опять же торговля, ремесла разные, мануфактура, рудное дело, кораблестроение преобразуют дикость земли той, приобщат просвещению краснокожих — на это дело весь достаток, до последнего живота, отдам, детей и жену туда перевезу, ваше сиятельство!