Григорий Распутин

– Бродяга, – говорю, – ваш монах, надул вас. Мало ли чего тамошние греки, монахи и не монахи, болтают русским мужичкам-паломникам…

– Он и книжки показывал, – говорит Григорий.

– Мало ли, – говорю, – какие книжонки пишут разные беспутные люди, что торгуют этим добром, – они продают даже слезы Богородицы и тому подобное.

– Ай, нет, – заволновался Гриша, – ты, миленький, не того… Ты, миленький, нехорошо говоришь. Уж раз святые отцы говорят..

Я спросил Григория Ефимовича, как он думает – был ли Страшный суд или не был. Он ответил – не был.

– Ну, а раз не было, – говорю, – последнего суда Божия, то совершенно неизвестно и решение этого суда: кого Христос наречет святыми и кого грешными. У католиков есть свои святые, у нас свои, у армян – свои. Разве можно признавать еретических святых угодниками Божьими? Как вы полагаете?

– Ты это к чему же клонишь? – с тревогой спросил Гриша.

– Да к тому, чтобы вы поменьше верили россказням греческих монахов и разным басням, которые они приписывают святым отцам. Они врут, а вы верите…

Легенда о треблаженном древе понадобилась Григорию, чтобы доказать мне, что хотя библейский Лот и соблудил с дочерьми в опьянении, но сей грех прощен ему, ибо плоть человеческая Сына Божия была распята за нас и понесла наказание за все грехи мира. А это Григорию понадобилось, чтобы ответить на мой откровенный вопрос: "Правда ли, Григорий Ефимович, что вы насчет женщин нечисты? Что будто у вас девушки и замужние молятся на манер хлыстов и что моленье кончается свальным грехом?" Он отвечал на это уклончиво: "Многое клевещут, брешут напраслину". Может быть, он и грешен, "кто же не грешен, но тут все надо понимать инако. Когда ты в духе, плоть умирает. Когда ты в духе, жди воли Божьей и всякая твоя воля – Божья. Без нее, ведь сказано, волос с головы не падет. Когда тебя охватит в молитве радость блаженная, когда найдет на тебя Христос" и пр., и пр. Боюсь передать неточно слова Григория Ефимовича, крайне несвязные, но общий смысл их мне показался тогда хлыстовским, сексуально-экстатическим. Относительно клеветы и гонений на него он говорил недомолвками, что все на свете пройдет, одна правда останется, что он и теперь по-прежнему везде принят».

Косвенно о прощении Григория во дворце свидетельствует и статья М. Новоселова «Чествование уезжающего из Царицына "братца" Распутина», где приводятся слова иеромонаха Илиодора, обращенные к его другу Григорию: «Возлюбленный наш друг и брат во Христе! Приятно человеку после бури и грозы встретить ясные дни и наслаждаться тихой радостной жизнью. Ты переживаешь теперь такое состояние. Некоторое время над тобой висели черные тучи клеветы и неправды, когда на тебя ополчились все безбожники и жиды, старавшиеся всячески позорить и клеймить тебя».

Наконец вспомним еще раз строки из дневника Л. Тихомирова: «Гришка Распутин "вполне оправдался" перед царем и царицей, был у них и пользуется "громадным влиянием" и "нежной любовью"».

Да и поддержка Распутину «снизу» была также обеспечена:

«Много тысяч православных царицынских людей через Уполномоченных свидетельствуют, что блаженный старец Григорий имеет печать божественного призвания; дары благодати ему даны такие: бесстрастие, чудотворение, прозорливость, благодатный ум, изгнание бесов. Те, которые судят его, сомневаются в его правоте, пусть послушают апостола, говорящего: "Вы ищите доказательства на то, Христос ли мною говорит, испытайте лучше самих себя, в вере ли вы, о нас же, надеюсь узнаете, что мы то, чем быть должно".

Уполномоченные народом Косицын, Попов, Шмелев».

Таким образом, после периода охлаждения Распутин был снова допущен во дворец, что не укрылось от всей романовской династии, хотя определенные меры предосторожности Царская Семья предпринимала.

«Беседовал с Мики (вдовствующая императрица Мария Федоровна. – А. В.), — записал в дневнике 20 мая 1911 года Великий Князь Константин Константинович. – Она говорила очень откровенно <…> Сокрушалась, что продолжают таинственно принимать какого-то юродивого мужика Гришу, который наказывает и императрице Александре Федоровне и детям соблюдать тайну и не говорить, что видели его. Приучать детей к такой секретности едва ли благодетельно. Столыпин как-то докладывал Государю, что этот Гришка – проходимец, но в ответ получил приказание не стеснять Гришу».