Грифоны охраняют лиру

Пройдя несколько дверей и повернув в первую открытую, Никодим был шокирован не только исполинскими размерами кабинета (да и квартиры в целом), но прежде всего тем, как изменился его бывший одноклассник за те несколько лет, что они не виделись. Вместо энергичного худощавого светловолосого бледного юноши перед Никодимом сидел, откинувшись в креслах, склонный к полноте почти седой мужчина с глубокими морщинами и темными мешками под глазами; впрочем, все это замечалось только со второго взгляда, главной же чертой его нового облика было отсутствие правой ноги, отъятой почти по колено. Никодим, скользнув глазами по штанине, подвернутой и закрепленной булавками, взгляд старательно отводил, что Краснокутский, усмехаясь, заметил, продолжая молча сверлить его взглядом своих красноватых глаз. «Привет, Лютик», — выдавил наконец Никодим. «Здравствуй, коли не шутишь», — отозвался тот. — «Хорошая у тебя квартира». — «Да уж лет шесть здесь живу, а о переезде и не помышляю». Разговор явно шел в тупик. Явилась старуха с настоящим попыхивающим самоваром и водрузила его на застиранную салфетку с иероглифами; Краснокутский поблагодарил. Самовар дал новую тему: «У тебя здесь газа нет?» — «Почему, есть и газ и электричество. Просто Генриетта любит, чтобы все было как положено. Чин-чинарем, как она выражается». — «Это няня твоя?» (Никодим не помнил никакой няни, но, с другой стороны, не так уж они близко общались в гимназии.) Краснокутский расхохотался. Оказалось, что Генриетта (которая тем временем принесла поднос с чайником, двумя кружками и корзинкой баранок) была в молодости балериной, причем из видных и популярных; согласно традиции, состояла некоторое время при одном из великих князей (сугубо платонически, поскольку тот решительно дарил свое сердце юнгам с яхты «Тамара»), исполняла главные роли там-то и там-то. Никодим, театром не интересующийся, названия эти немедленно забыл, несколько смущаясь тем, что Генриетта, обнаружив, что разговор идет о ней, стала у притолоки и внимательно слушала. Карьеру она окончила (продолжал Краснокутский, нисколько не стесняясь ее присутствия), будучи богатой женщиной и весьма завидной невестой. Если бы — тут он назидательно поднял указательный палец с длинным, загнутым, полированным ногтем — если бы не несчастная страсть. Генриетта потупилась. Казалось, им приходилось регулярно разыгрывать эту сцену. На свою беду, бывшая плясунья обладала болезненным пристрастием к азартным играм — и за несколько лет от ее кругленького состояния не осталось и следа, кроме квартиры, в которой они сейчас находились: все разошлось примерно в равных долях между казино в гостинице «Метрополь» и ее обычными партнерами по карточному столу. Впрочем, через несколько лет ремиссии (ради которой она ездила на восток, подвизаясь годами при каких-то таинственных буддийских монастырях, одетая в мужское платье) не устояла и квартира: Генриетта, взятая Краснокутским в свою легендарную фильму, осталась однажды после репетиции на вечеринку, устраиваемую труппой, пили шампанское, она рассказывала молодежи закулисные истории четвертьвековой давности; откуда-то явился ломберный столик, картишки… к утру ее квартира принадлежала Краснокутскому. Из какого-то душевного выверта он предложил Генриетте на первое время остаться жить в бывших ее хоромах; она согласилась, поскольку идти ей было решительно некуда; со временем между ними установились слегка наигранные, но устраивающие обоих отношения прогрессивного барина и старорежимной крепостной няни — тем более что тут вмешалось еще одно внешнее обстоятельство.

Обстоятельство это, вернее, историю, стоившую Краснокутскому голени и ступни, он рассказал Никодиму спустя несколько неловких минут: переходить прямо к делу (а фактически и дела-то никакого не было) казалось тому крайне неучтивым, не выяснив предварительно у хозяина квартиры, что за несчастный случай привел его к нынешнему состоянию. Его телесный дефект, как Никодим ни отводил от него глаз, разглядывая стены с висящими на них какими-то глубокомысленными абстрактными рисунками, шторы и даже лепнину на потолочной балке (которая при наведении взора на резкость оказалась изукрашена какими-то индейскими мордами, скривленными в криках безмолвного страдания), так явственно притягивал взгляд, что казался особенной смысловой воронкой, затягивавшей в себя разговор. Краснокутский, несомненно это чувствуя, похоже, отчасти развлекался Никодимовой неловкостью, то пристраивая ногу на ногу так, чтобы прикрытая штаниной культя бросалась в глаза, то барабаня пальцами по колену усеченной ноги, то просто, не скрывая насмешки, поглядывал на Никодима своими красноватыми глазами.