Грифоны охраняют лиру

О происхождении этой болезни, в общем-то, по-прежнему ничего не известно. Народная молва обычно связывает ее со сглазом: считается, что если колдунья (а в каждой уважающей себя деревне непременно должна быть колдунья, а то и не одна) по каким-то своим таинственным причинам невзлюбит односельчанку, то может навести на нее порчу — или подмешав ей в пищу особое зелье, или просто зазвав в гости и угостив заговоренной стряпней, а то и просто прочитав особенное заклинание. Но бывает, что обходится и без колдуньи: так, одна женщина заболела после того, как ее во время жатвы укусила крыса. Проявляется болезнь по-разному, но есть общие черты, главная из которых — боязнь всего, связанного с церковью. В этой области чувства кликуши чрезвычайно обостряются — она может за несколько километров почувствовать приближающегося священника или ощутить, что где-то недалеко служат обедню. Если ее заставят идти в церковь — или поведут насильно, — у нее появляется вдруг чрезвычайная сила, так что хрупкую девушку приходится иногда удерживать вчетвером. «Вообще бесы, которые в них садятся, — говорил о. Марк, — любят демонстрировать свое могущество и то, как они контролируют волю несчастной. У нас несколько лет назад был случай, когда женщина, поняв, что ее тащат к церкви, откусила себе палец и плюнула им в одного из тех, кто ее нес… Ну они бросили ее и разбежались», — договорил он, усмехаясь.

— И что с ней стало?

— Как что? Вылечили.

— Некоторое время назад принято было считать, — продолжал он, — что все кликушество — род истерии и что они сначала сами притворяются, а потом это как-то двигается по нарастающей, так что они перестают себя контролировать. Связывали это, с одной стороны, с тяжестью крестьянской жизни — вроде как женщина у нас до такой степени затуркана, что для нее эти припадки — единственная возможность избавиться от непосильного труда. Другие, напротив, считали, что проблема где-то в половой сфере — насильственные браки, раннее начало половой жизни, тесные условия, когда все на виду, все эти снохачи… Возможно, что-то в этом есть, хотя, конечно, нынешняя жизнь в деревне совсем не та, что была пятьдесят лет назад — с большей частью ужасов давно уже справились, ничего такого у нас нет, ну по крайней мере, в нашей губернии. Но женская доля тут, как и везде, действительно незавидная. Полностью сводить это к притворству мы никак не можем: вот, например, многократно описанный и довольно частый факт: когда кликушу собираются тащить в церковь, у нее ни с того ни с сего, против обычного календаря, начинаются месячные — и значит, в храм ее нельзя, как это объяснить? И другой пример, даже занятнее. В Шестопалиху четыре года назад приехал новый доктор, а там у нас как раз главный центр кликушества, оттуда каждый год мне везут… ну неважно. Приехал он, осмотрелся, мы с ним познакомились. Держится настороженно: только после института, материалист, будущий ученый, бехтеревец, а тут поп — толоконный лоб. Но к зиме уже ездил запросто, как к лучшему другу, благо выбор здесь невелик — к учителю либо ко мне: с мужиками особенно не подискутируешь.

Нет, — оговорился он, внимательно глянув на Никодима, — мужики — соль земли, чистые духом, как птицы небесные и так далее, мы здесь ради них, но никакого разговора (он выделил это интонацией) с ними у нас нет и быть не может. «Да, батюшка, нет, доктор, это как угодно будет вашему благородию» — и не более того. Я здесь уже четырнадцатый год, и даже если проживу еще сорок четыре года, все равно не стану им своим. Они отлично ко мне относятся, уважают, боятся, любят по-своему, но каждый забулдыга, беглый какой-нибудь каторжник, который завтра выйдет к ним из леса, будет свой брат, а мы с педагогом и эскулапом останемся навсегда чужими. Наверное, можно бы как-то было опроститься, опять же через смешение кровей — если бы он женился на крестьянской дочери, и то не факт, что выдали бы за него. А еще лучше я — сложил бы сан, надел лапти и с какой-нибудь Матрешкой в подклеть. Тогда бы, может, и признали, да и то не факт.