И вообще. Если уж мы взяли курс на образование Великой Руси, то в будущем, надеюсь, не мы будем заимствовать словеса у более удачливых соседей, чьи предки загубили Римскую империю, а они – у нас.
Вот с такими мыслями я и прибыл к Касплинскому волоку. Суета, нужда в четкой организации работ отвлекли меня от не важных дум, заняли все мое время.
Отдохнул я лишь на берегу Ловати, в один из тех редких вечеров, когда не чувствуешь себя совершенно измотанным, выдохшимся, а есть еще силы посидеть у костра и не задремать с миской недоеденной каши в руках.
А вечер выдался пречудесный. Я удобно развалился в корневищах упавшей сосны, случайно свитых на манер кресла, и благодушествовал.
Утомление было, ноги гудели, но не ощущалось надрыва, той свинцовой усталости, которая не проходит к утру и лишь рождает упадок духа. Зато была приятная истома. Потянешься, бывало…
Ух, хорошо!
Ты все еще молод, силен, здоров. Знатен! Удачлив. Тебя боятся, тобой восхищаются, тебе завидуют. А дома ждут три красавицы…
Чего тебе еще? Деда спасти? Спасем…
Костер горел не слишком ярко, бросая мелькающие отблески на речную волнишку. Дальше по берегу огонь трещал куда звучней, выделяя сидевшие фигуры красным или оставляя одни лишь черные силуэты.
Громкие разговоры, перебиваемые гоготом, доносились невнятно, да я и не спешил к ним прислушиваться.
Подошел Мишка с огромным бутербродом – на ломоть каравая уложен кусище окорока, предложил мне, но я мотнул головой:
– Сам лопай. Чайку бы щас…
Ховаев хмыкнул.
– Я бы и сам не прочь. Прастен заваривает травки лесные, с ягодками сушеными, листочками пахучими…
– А-а… – отмахнулся я лениво. – Это не чай, а мочай.
Мишка хохотнул и вгрызся в свой пугающих размеров сэндвич.
– Игорь, – проговорил он с набитым ртом, – а ты думал о… э-э… о возможных последствиях нашего эксперимента?
– Прожуй сначала, – заворчал я. – Выразился ты довольно туманно, но я тебя, как это ни странно, понял. Ты имеешь в виду «эффект мотылька»?
– Именно! – энергично кивнул Миха. – Нет, пока еще ничего особенного не произошло, великие перемены только грядут, но…
– Тебе жалко то будущее, к которому ты привык, – договорил я за него.
– Да! Коронация Олега, захват Булгарии с Хазарией – это же все перевернет! История изменится настолько, что…
Я поднял руку.
– А что, собственно, изменится? Править станут не Рюриковичи, а Ольговичи? И что? Не взойдет на престол Иоанн Грозный? Петр Первый не станет тужиться форточку в Европу отворять? А зачем нам Иван Васильевич, если мы уже – сейчас! – соберем земли в русское централизованное государство? К чему нам Петр Алексеевич, коли у нас и без него флот будет и выходы во все моря? На Балтике мы и без того сидим прочно, к Студеному морю тоже вышли. Выйдем и к шумнокипящему Понту Эвксинскому, сиречь Русскому морю. И почему бы нам лет через двести, скажем, не уберечь Византию от захвата крестоносцами? Спасем Второй Рим, присоединим к Руси…
– Спасем? – ухмыльнулся Мишка.
– Ну да, – хладнокровно сказал я. – Отломи кусок, а то так жуешь смачно…
Ховаев поделился со мной, и я тоже задал работу челюстям.
– Финляндию когда займем, – сказал я невнятно, – двинем сразу в северную Швецию… в Свеарики. У них там железо доброе… Руда, я имею в виду. И Норвегию займем заодно, пока они там не прочухали еще… Тоже северную, Финнмарк.
– Это где Нарвик? – уточнил Мишка.
– Угу… Нореги туда не суются пока. Хм… Вообще-то первый норвежский король Харальд I Косматый, быстренько переименованный в Прекрасноволосого, уже занял Лафотены, где Нарвик. Ничего, подвинется…
– Подожди, – удивился Ховаев, – так это что же получается? У норегов уже есть король? Они уже объединяются в Норвегию?
– Да! Мы опять отстаем.
– Догоним… – буркнул Мишка.
– Да куда мы денемся… Я к чему все это? Не надо бояться перемен, если они к лучшему! Ну, не будет у нас Петербурга, и что? Зато и Батый не заявится, а если и осмелится, то тазом накроется Золотая Орда! И Смуты не будет, и с турками, скорее всего, воевать не придется – если займем Византию, то туркам по башке надаем…
– Это правильно… – вздохнул Ховаев, расправившись с бутербродом.