Гридень. Из варяг в греки

– К Аскольдушке в гости, – неласково улыбнулся Олег. – Будь другом, Фудри, пошли гонца к Аскольду. Пускай, дескать, в Вышгород поспешает, чтобы купцов богатых приветить, по пути в греки идущих. Скажет пусть, что болеет старшой, потому сами и не спешат в гости. Добавь, что везут купцы много золота и важные вести из Новгорода. Только не говори, что нас тут много!

– Передадим, как надо, – уверил его Фудри. – Эй, Малко! Все слышал?

– Все, господине!

– Лети!

– Лечу!

И Малко, вскочив на коня, унесся галопом. Долго ждать не пришлось, уже к обеду показались всадники, числом десять или больше. Впереди ехали двое, оба в роскошных красных плащах.

Сидели они гордо и прямо да косились по сторонам: все ли видят, какие они важные да что кони у них породистые? А плащи какие! Чистый пурпур!

– Гюрята, – негромко спросил я, – а кто из них Аскольд?

– А вона, который от реки ближе, – ответил старик и усмехнулся: – Разъелся-то как на местных хлебах! А худущий был… Страсть! А рядом с ним Дир. Человечек никчемушный совершенно, сам из себя пустое место. Он всюду тенью прошел за Аскольдом, вот так и в князи киевские выбился.

– Тандем! – ухмыльнулся я.

Конюшие подбежали, помогли Аскольду с напарником покинуть седла, а тут из шатра и Олег показался.

Дир первым застыл, изображая суслика у норки. За ним и Аскольд замер. Оба правителя еще плохо понимали, что их время истекло.

– Ну, здравствуй, Аскольдушка, – проговорил Олег.

– Обманом завлек… – хрипло сказал тот.

– Никакого обману, – отрезал Вещий. – Разговор у нас действительно будет важным. И коротким, – голос у него похолодел. – Вы не князья и не княжьего роду, а я – княжьего. Я – Олег князь, а это, – он указал на малыша, – Рюриков Ингорь-княжич.

И подал знак. В то же мгновение щелкнули две тетивы, и длинные стрелы вонзились обоим лжекнязьям в сердца их.

Дир упал первым, тараща в небо голубые глаза. Аскольд сперва рухнул на колени, качнулся и завалился на бок.

Спутники обоих сбились в кучку, не зная, что и думать, чего ждать от варягов. Но Олег не стал их убивать.

Сев на Аскольдова коня, он приказал:

– Ведите нас в Киев.

Усадив Ингоря Рюриковича перед собой, Вещий дал коню шенкелей и двинулся шагом.

Я не стал дожидаться особого приглашения, а подошел к гнедому, на котором прибыл Дир, и сел верхом. Минут через пять меня догнали пятеро отроков во главе с Малом. Потом прискакали конники Фудри, готовые сопровождать Олега. Так что кавалькада вышла солидная.

А все остальные бегом вернулись на скедии, чтобы спуститься вниз по Днепру и зайти в устье Почайны.

У речки Сетомль, что протекала по болотистой Оболони, растянувшаяся кавалькада сгрудилась возле моста. Сетомль впадала в затон Почайны, на южном берегу которой открывался взгляду Подол, застроенный вразброс домишками и землянками, раскроенный на лоскутья полей и огородов. А далее поднимали свои склоны киевские «горы» – к западу виднелась Лысая гора, она же Хоревица, рядом с нею, ближе к Днепру, высилась Щековица, расклиненная оврагами и промоинами, лесом заросшая, почти необжитая – с краю только тронутая деревушкой с частоколом вокруг. А левее задирала крутые обрывистые края гора Замковая, останец высокого древнего берега, с крепостью Самбат на плоской вершине – зародыш будущего Киева.

Почайна была глубока, но через нее прокинули наплавной мост из бревен, шаткий, кое-где уходивший под воду на глубину ладони, однако коней с седоками он держал.

Подол не окружала крепостная стена, даже бревенчатого частоколу не стояло вокруг разбросанного жилья. Лишь невысокий, оплывший под дождями вал тянулся меж берегом Днепра и крайними огородами. Был когда-то и ров, да селяне пользовались им как свалкой, засыпая помоями и рухлядью, вырванным на грядках бурьяном и прочими отходами. Трава на рву поднималась пышная, зеленущая, и подольские худые коровенки любили наведываться сюда.

Обширная низина, названная славинами Подолом, напоминала полуостров, примкнутый к лесистым горкам, чьи кручи опадали неглубокими распадками.

С востока этот «полуостров» обтекал Днепр, с севера – приток его, река Почайна, а на западе в Почайну впадала речушка Глубочица.

Заросли на Подоле держались лоскутьями и клиньями несведенных еще деревьев, а все остальное пространство было распахано на поля и огородики, обнесенные плетеными заборами. Прячась в тень редких каштанов, белели славинские хатки-мазанки из саманного кирпича, крытые прелой соломой, уходили ниже травы землянки. Двумя концентрическими кругами стояли повозки на тяжелых цельных колесах с кибитками из войлока и воловьих шкур – булгары пожаловали. Съехались на торг и блестели гладкими черепушками – ультины брили головы по древнему фракийскому обычаю, оставляя оселедец – единственный клок волос, свисающий до плеча, а усы их опускались на грудь, напоминая моржовые клыки.