Гридень 2. Поиск пути

Церковь наша стала весьма удачным экономическим проектом. Прибыл епископ с кадилами, медными тазами, даже с подсвечниками, это все дары обители Бога. Это-то ладно, а вот то, что все воины, от каждого в отдельности, как, в общем, и от сотен, принесли дары храму, очень хорошо. Так полагается, потому что еще произошло и освещение храма, да и приезд епископа — это также причина, чтобы нести всяко-разно нужное в храм. Несли ткани, очень много еды, от сотен притянули по корове.

Теперь получалось, что в церковном хозяйстве четыре коровы, один бык, две козы, пять свиней, два десятка кур и, может, с тонну всяких запасов: овса, ячменя, ржи. Благо, урожай собрали все, и он неплохой, даже до сам девять доходит на отдельных участках.

Нет, не Спирке все это добро достанется, а мне, нашей общине. Под прикрытием «общества ограниченной ответственности», то есть храма, я уже замыслил создавать некое подобие колхоза. Есть четыре коровы у Спирки, а я собираюсь купить еще десять, чуть-чуть позже, когда они еще в цене упадут перед зимой. Это, может, и не стадо, но литров сто — сто десять молока в день будет. К сожалению, эти животинки редко когда дают больше семи, ну, восьми литров молока за день. Это не буренки из будущего, которые и до двадцати пяти литров приносят в сутки. И то хлеб… молоко.

Забирать у местных их скотину не стану, пусть кормятся. Может, только при развитии молочного производства стану забирать часть молока. Я хочу производить твердый творог, по типу того, какой кочевники жуют, пусть у них он из кобыльего молока, но очень хочется масла и хоть какого, но сыра.

— А нынче же все за стол! — провозгласил воевода-князь Иван Ростиславович.

И куда усталость и болезненный вид воинов делся? Как речь зашла о «поесть», так все так преобразились, что только наливай да накладывай.

Пир не предусматривался, это, можно сказать, был фуршет после удачно заключенной сделки. Была подана каша, причем, дорогая, гречневая, до того были забиты три кабана, на вертеле приготовили оленя, еще немного птицы… Кажется, что уже много всего, однако, еды хватало только чтобы накормить уже четыре с половиной сотни воинов. Именно так, наша дружина разрослась до таких немалых размеров.

У Юрия Долгорукого Ростовского была одна из наиболее сильных дружин на Руси, я узнавал, и сейчас она составляет чуть более тысячи дружинников. И пусть в случае похода к дружине присоединяются отряды бояр, как и ополчение, так называемый «охочий люд», но все равно, у нас появлялись как бы не в треть от военных возможностей князя Ростовского. В сущности, если бы Иван Ростиславович, наш воевода, присоединился, к примеру, к мятежному князю Муромскому Глебу Ростиславовичу, который занял стол вопреки вотчинного права, но по завету своего отца, то Юрию пришлось бы долго думать о том, стоит ли лезть в эти разборки.

— Ну, что, доволен, отрок акаенный? — сказал до боли знакомый голос.

До боли, так как не уймётся все никак Вышата, меня винит во всем, что и сам напортачил, а я виноватый, оказываюсь. И это еще хорошо, что мы видимся нынче редко, иначе не избежать бы крови. Не то важно, что достал меня, тут дело не в эмоциях. Он своими словами, отношением, подтачивает мой авторитет.

— Пасть свою песью не разевай, чухня! — сказал я, чуть ли не шипя.

Я сознательно произнес именно эти слова. Все относятся к местному населению, которое по большей части родственное черемисам-марийцам, как к… варварам. Чухонец — это не определение этноса, рода-племени, это, скорее, оскорбление. И в этом расизме, хоть для средневековья подобное понятие не очень подходит, первенство именно у Вышаты. Он пользует всех девок из своей деревни, он уже прогнал несколько семей. И я знаю, что прогонит большинство из местных уже в ближайшее время.

Только лишь кузнеца своего обхаживает, но здесь нужно быть совсем дебилом, чтобы такого мастера лишиться. Кузнец Епиш ранее обслуживал все деревни вокруг, выполнял заказы даже из Суздаля и Ростова, не желая селиться в городах, так как там своя «ремесленная мафия». Так что история профессиональной деятельности у Епиша-Епифания была схожа с той, что и у моего кузнеца Маска, вот только мой оказался более упертым идолго не хотел сдаваться, покоряться воле кузнечной верхушки Ростова.

Обо всем этом я успел подумать только лишь потому, что Вышата чуть ли ни минуту не мог найти слова, чтобы ответить мне, словно рыба без воды, открывая и закрывая рот. Он все равно воспринимал меня, как новика-отрока, который рыкнуть на небожителя-полусотника не может. Но это было уже давно и неправда, пусть с тех времен не прошло и полугода, но для меня, в моем сознании, та часть моей новой жизни, когда я мог еще считать себя отроком, поросла быльем.

— В Круг, выродок! — прокричал в итоге своих терзаний Вышата.

— В Круг, — сказал я.