Грешница и кающаяся. Часть II

— В этом я очень сомневаюсь. Господин Эбергард презирает графиню и не станет ни стращать, ни принуждать ее к чему-либо. Другое дело, если бы ты мог привести ему Фукса.

— Сандок слышал от Мартина, что масса может расправиться с графиней и заключить ее в тюрьму.

— Он действительно имеет на это право, потому что графиня во многом виновата перед ним. Но господин Эбергард слишком благородный человек, чтобы пользоваться подобными средствами.

— Это ненужная жалость; для того, чтобы обезвредить графиню, все средства хороши.

— Я согласен с тобой, Сандок, но господин Эбергард думает иначе.

— Но как же ему в таком случае спасти свою несчастную дочь?

— Если бы господин Эбергард даже был уверен, что графине известно ее местопребывание, он не мог бы рассчитывать на ее признание — она наверняка солгала бы.

Сандок призадумался; внезапно лицо его озарилось улыбкой, толстые красные губы открыли ряд белоснежных зубов; в голову ему пришла какая-то счастливая мысль, и он воскликнул:

— О, масса не сможет сказать, что у него плохой шпион! Завтра Сандок все узнает.

— Ты скорчил дьявольски радостную рожу.

— Сандок очень рад, потому что он нашел средство.

— Какое средство, скажи-ка мне?

— Только не сегодня. Мартин не будет больше смеяться над Сандоком; шпион князя исполнит свое дело хорошо.

— Ты задумал что-то очень таинственное. Дай мне хоть какой-нибудь намек, я не выдам тебя.

Негр хитро засмеялся.

— Если масса не найдет, дороги во дворец графини, то ее отыщет Сандок.

— Как, ты хочешь проникнуть в Ангулемский дворец?! Не делай этого, а то, пожалуй, разгневаешь господина Эбергарда.

— Другого способа не существует, Мартин. Масса не узнает, что Сандок был во дворце, а графиня тоже ничего не узнает.

— Разве что так… Ты всегда был необыкновенно ловкий шпион, как и все чернокожие; ты умеешь как-то особенно пригнуться и, подобно угрю, проскользнуть там, где никто из прочих смертных не сможет пробраться; так покажи же свое искусство, негр! Если тебе удастся напасть на след похищенной, весь свой век я буду называть тебя своим братом.

— Мартин и теперь может называть Сандока братом, потому что дочь масса все равно что найдена.

— Черт возьми, у тебя, должно быть, необыкновенная голова, если ты так уверен в своем успехе; но я все-таки прежде должен узнать, как ты провернешь это дельце, и потому ночью займу твое место во дворце.

— Только не выдавай меня, масса ничего не должен знать.

— Ты хочешь сделать сюрприз господину Эбергарду? Что ж, будь по-твоему, все останется шито-крыто. Прощай, Сандок!

Негр дружески поклонился моряку и, пока Мартин, бормоча что-то себе под нос, шел ко дворцу, побежал в людской флигель, где в его комнате находилась ливрея и все его имущество.

Он отворил дверь в маленькую темную комнату и, точно при дневном свете, безошибочно подошел к большому сундуку. Порывшись между бренчавшими стеклянными шарами и прочими ценностями, он вынул сверток и развернул его. Это оказался темный плащ. Надев его, Сандок совершенно скрыл от посторонних глаз свою голубую, вышитую серебром ливрею.

Затем он снял со стены коричневую широкополую шляпу и, повертев ее в руках, нахлобучил на голову, так что большая часть его лица скрылась под тенью полей.

— Сандока никто теперь не узнает,— самодовольно прошептал он.

Выйдя из комнаты, он запер дверь на ключ и, никем не замеченный, выбрался из дворца.

В парке он взглянул на свою тень, образуемую лунным светом, и, удовлетворенный ее очертаниями, быстро и ловко побежал к воротам. Через несколько минут Сандок очутился на улице. С этой частью Парижа он был хорошо знаком и поэтому, ни секунды не задумываясь, направился в сторону Булонского леса.

Быстро скользил он, подобно тени, по улицам, и никто не обращал на него внимания, потому что было еще многолюдно и немало прохожих выглядело так же, как и он: в плащах и шляпах, скрывающих лицо.

Сандок пересекал площади, срезал углы, выбирая кратчайший путь, но все равно достиг предместья, к которому стремился, только по прошествии двух часов.

Стояла дивная летняя ночь. Луна сияла во всем своем великолепии, и хотя люди любовались ею, Сандок имел все основания проклинать ее яркий свет. Но проклятия негра ни к чему не привели, и он, смирившись, продолжал свой путь мимо великолепных вилл, пока не достиг Ангулемского дворца.

Укрывшись за деревьями, он стал прислушиваться и осматривать дворец. Окна его горели множеством огней, зелень парка освещали разноцветные лампы. В этот вечер, как и почти ежедневно, графиня принимала у себя многочисленное избранное общество, и Сандок убедился, что в этот момент как раз шло представление — то самое, как мы знаем, где очаровательные баядерки прельщали своими восхитительными формами и грациозными танцами сластолюбивых мужчин.