Грешники

— У меня нет доказательств, Анна Александровна, — я нервно передергиваю плечами. — Потому что мне и в голову не могло прийти, что придется отстаивать свою невиновность. В отличие от вас, я не храню каждую бумажку, чтобы потом обменять ее на деньги.

— Мария Александровна, — юрист наклоняется к моему уху, — я бы рекомендовал быть осторожнее в формулировках.

— Спасибо за рекомендацию, но я не имею привычки называть дрянь — аленьким цветочком.

— Неудивительно, — фыркает Лисина. — Я с самого начала знала, что ты не из нашего круга, и что Гарик связался с тобой только чтоб сделать назло Эльмире.

Господи, дай мне силы сдержаться и не вывалить на всю Ивановскую, что такое «Эльмира Бакаева», и в какое болото она слилась. Хотя, вряд ли Лисину это так уж заботит — она собиралась «продать» сына замуж ради крепкого финансового союза, в котором его доили бы, как корову, а она получала все, то захочет.

Именно сейчас я презираю ее как никогда сильно.

Не потому, что она собирается втоптать меня в грязь — на это вообще плевать.

Она всю жизнь использовала Гарика и собирается использовать его даже после смерти.

Грош мне цена, если я это позволю.

Но Шевелёва снова прерывает мой мысленный монолог.

— Когда я узнала, что Игорь собирается отменить лечение и лететь с женой в Париж, я настояла на встрече с Марией. — Она зыркает в мою сторону взглядом готовой к атаке гадюки. — Хотела ее вразумить, сказать, что это будет смертельно для Игоря, но она и слушать ничего не хотела.

— Я не знала о его болезни, — говорю свою версию. — Я пыталась спасти свой брак и мужа, которого… очень любила.

— Он практически не жил дома! — орет Лисина. — Ты регулярно ему изменяла, залетела ублюдочным выродком от другого мужика, а потом вдруг решила спасать брак!

Я смотрю на наполовину пусто стакан пред собой.

Решение зреет и оформляется в действие за доли секунды, и никакие мои внутренние тормоза н протестую против этого.

Я в одно движение яростно выплескиваю воду в лицо Лисиной, сожалея лишь о том, что это — не серная кислота. Может хоть тогда, под ошметками кожи, проявилось бы ее истинное лицо, и окружающие поняли, что это. — не мать, защищающая память своего мертвого сына, а ядовитая скользкая беспринципная тварь, устроившая шабаш на его костях.

В конференц-зале виснет длинная совершенно беззвучная пауза.

— Я не позволю ни вам, — взгляд на выпучившую глаза Лисину, — ни тебе, — на ошалевшую Шевелёву, — тревожить память о нем и поливать помоями его имя. Я любила Гарика. Любила не за его деньги и не потому, что хотела написать докторскую диссертацию о внезапно выздоровевшем смертельно больном. Я любила его как женщина, которой он помог стать сильнее, смелее и мудрее. Никто из вас не знает, какими были его последние дни. Как его тошнило почти не переставая, как он медленно, сначала день за днем, а потом час за часом угасал у меня на руках!

Мне уже плевать, что это все — навзрыд, с полным ртом невысказанной боли и полными лазами раскаленных слез.

Это — моя правда.

— Никто не знает, как он хотел жить! До последнего — просто жить! Не превращаться с твоего подопытного кролика, бездушная сука, а жить и дышать чистым воздухом наслаждаться тем, что может просто ходить по улице и делать миллионы фотографий! Он знал, что все равно умрет, понимаете?! Он все знал, но жил до последнего вздоха! Никто из вас не выдержал бы и дня такой жизни, а он мог — и даже шутил, и смеялся, и не хотел говорить о том, что каждый красивый рассвет делает его жизнь короче еще на день! И даже когда…

Я вспоминаю, как он находил миллионы причин спровадить меня из больницы, потому что заканчивалось действие обезболивающих и ему было слишком тяжело сдерживать болезненную агонию. А я сидела за дверью, слышала, как он кричит и ничего не могла сделать, потому что должна была позволить ему оставаться сильным.

Быть Моим Мужчиной до самого конца.

— Я ненавижу вас всех, — говорю мертвым голосом, потому что ужа знаю — пути назад не будет. — И никто из вас не будет жить спокойно, пока я хожу по этой земле.

Отец Гарика достает что-то из внутреннего кармана пиджака и протягивает мне через весь стол.

И это очень похоже на какую-то важную деталь, без которой вся эта история могла бы скатиться в бесконечную шекспировскую вражду.

Глава 96

— Что это такое? — У Лисиной дрожит голос, и она путает буквы даже в простых словах. — Что это такое, Сергей? Отдай это мне, немедленно!

Она тянет руку, но отец Гарика сначала передает мне два бумажных конверта, а потом, почти незаметным и неожиданно быстрым движением, наотмашь бьет Лисину по лицу.

Так сильно, что, если бы не поддержка юриста, она бы точно опрокинулась со стула.

— Хватит, Анна. — У него очень грубый и тяжелый голос. Даже не подозревала, что в этом почти что прозрачном сером человеке может быть столько сдерживаемой злости. — Ты дошла до предела.