Грешник

Тут потоки воздуха потянули нас к кратеру, при этом мы продолжали снижаться, так и стрелять не понадобится. Проснувшийся инстинкт самосохранения прочистил мозги, я навёл арбалет куда надо и нажал спуск. То, что я попал, было видно сразу, стрела ушла точно в центр кратера. Тут же пришлось двумя руками вцепиться в борт, чтобы не прыгнуть следом, а старик уже поворачивал ручку на надувном механизме. Внутри кислотного аппарата снова забулькало, а мы влетели в столб дыма. Горло перехватило, не то, чтобы газ стал более удушливым, просто кислород в нём отсутствовал, как данность. В глазах темнело, да они и не нужны были, в таком дыму я даже своих рук не видел. Вдруг я почувствовал, что гондолу потянуло вверх, а дым стал понемногу рассеиваться. Но вместо облегчения я испытал нечто вроде сердечного приступа, в груди моей сжался комок боли, от которого я сам скорчился на полу гондолы. Казалось, что я умираю.

Умереть, однако, не получилось. Наоборот, я, наконец-то, смог сделать вдох и не закашляться. Все мои ощущения теперь сводились к понятию «тоска смертная», так бывает, когда теряешь что-то дорогое, например, умирает близкий тебе человек. Всё остальное отступило на второй план. Стиснув зубы, я разглядывал сквозь мутное стекло очков небольшой кусок неба.

Внешние раздражители меня откровенно бесили. Особенно когда таковым выступал один седой старик, кричавший мне в ухо: «Виктор! Мы падаем!» Ну, падаем, и что теперь?

Матеря старого на все лады, я поднялся на ноги. Да, падаем, ресурс надувного механизма использован, он своё дело сделал. А теперь шар прохудился, газ выходит, а мы, соответственно, падаем. Правда, падали мы с относительно небольшим ускорением. Глядишь, насмерть не убьёмся. Беспокоило то, что улетели мы совсем недалеко, поэтому падали на склон всё того же вулкана. А там потёки застывшей (застывшей ли?) лавы, гейзеры, испарения, и просто возможность получить по голове камнем, которые иногда вылетают из кратера. Короче, все радости жизни. Даже если и не разобьёмся, то будет очень некомфортно выбираться.

Склон приближался, полусдувшийся шар всё ещё выступал в роли парашюта, но он нас в итоге и подвёл. Резкий порыв ветра швырнул нас на склон, а там, из мелкого кратера, вырывалось пламя, летели искры, и шёл дым. На какой-то миг, наш шар, источающий водород из многочисленных мелких отверстий, прикоснулся к этой огнедышащей норе.

Огненная вспышка на секунду ослепила меня, звук взрыва ударил по ушам, а гондола тут же ударилась о камни и покатилась по склону. Я выпал после первого кувырка и сразу же от души приложился лицом о камень. Осколки стекла от разбитых очков впились в левый глаз, повязка вмиг пропиталась кровью, а я потерял сознание. Ну, почти потерял. Не мог шевелиться, ничего не соображал, но чувствовал, как меня переворачивают на спину и пытаются оказывать помощь.

После нескольких лёгких пощёчин я открыл глаза. Точнее, только один глаз, правый. Попытка открыть левый глаз закончилась взрывом острой боли и новым потоком крови, хлынувшим на лицо. Я стиснул зубы.

— Перестань кривляться, — услышал я голос Балтазара, — тогда, может быть, твой глаз останется с тобой.

Он снял с меня маску, разрезав тесёмки, чтобы не терять времени, а потом полил мне водой лицо. Потом медленно стянул очки.

— Сейчас будет немножко больно, терпи, не дёргайся. Попробую вынуть осколки.

Легко сказать «не дёргайся», попробуй сам не дёргаться, когда в глазу у тебя словно кочергой раскалённой ворочают. Я ещё сильнее сжал зубы и вцепился руками в камень под собой, но даже так не получалось молчать. Я тихонько стонал и сквозь зубы материл старика, но тот на это внимания не обращал. Сквозь сплошной фон боли я начал понемногу чувствовать, как осколки покидают глазницу. Что там с глазом, страшно было представить, но я чувствовал, что стекло засело глубоко и вынималось с трудом. После каждого кусочка, покинувшего мою плоть, на лицо мне выплёскивалась неслабая порция крови. Наконец, мучения мои закончились, Балтазар снова полил мне лицо водой, после чего предложил открыть глаз.

Ни на что уже не надеясь, я всё-таки попытался сделать, как он сказал. Глазницу сразу пронзила острая боль, по щеке заструился новый ручеёк крови, но глаз, как это ни странно, различил перед собой светлое пятно. Старик, увидев, что глаз цел, поднёс к моему лицу руку и сказал:

— Нормально видно? Сколько пальцев показываю?

— Десять! Отвали, старый. — Настроение было ни к чёрту.

— Вот она, благодарность, — проворчал Балтазар, поднимаясь на ноги. — Вставай тогда, нужно идти.

— Ты хоть представляешь, куда нам идти? На склоне есть дороги?

— Увы, дорог здесь нет и прокладывать их некому и незачем. Поэтому мы просто пойдём вниз, будем стараться не поджариться и не переломать ноги.