Грехи распутного герцога

Тот самый герцог, который так поглумился над ней в карете? Тот самый герцог, который только что так жестоко обошелся со своей любовницей на глазах у всего честного народа? В нем есть частичка благородства? Внутри нее рос безудержный смех. Спохватившись, Фэллон прижала пальцы к губам, но звук вырвался через нос, превратившись в глухое фырканье, что звучало еще хуже, чем любой смех.

Мистер Адамс приподнял седую бровь. Фэллон пришла в себя:

— Разумеется, – покорно сказала она. – Но позвольте заверить вас, что я бы никогда не стал досаждать ни одной женщине в этом доме.

Как будто ей действительно нужно было убеждать дворецкого в том, что сама мысль об этом смешна и абсурдна. Особенно дворецкого, который работает на такого законченного распутника, как герцог Дамон. Герцог–демон. Неужели он действительно допускал мысль о том, что женщинам под крышей этого дома ничего не грозит? От такого негодяя? Фэллон категорически отказывалась в это верить.

— Вот и замечательно, – заключил мистер Адамс и бросил последний взгляд на служанку. – Иди отсюда, Ненси. У тебя прорва дел, а ты тут болтаешься все утро.

Смущенно взглянув на Фэллон из–под ресниц, Ненси унеслась прочь.

— Миссис Дэвис найдешь на кухне. Она введет тебя в курс дела.

Фэллон кивнула:

— Очень хорошо.

В последний раз измерив ее взглядом, мистер Адамс ушел. Фэллон наконец–то свободно вдохнула и прислонилась к перилам.

Не самое благоприятное начало, но, по крайней мере, герцог ее не узнал. Как раз наоборот: он решил, что ее нужно предупредить о том, чтобы она держалась от служанок подальше. Смех, да и только! Зато сейчас она в безопасности. Под защитой своей должности. Пока что.

Глава 6

Доминик провел рукой по волосам и снова упал на постель. После ночи с Селестой он нуждался в отдыхе. Он скривил губы. Пусть даже она воровка, она оказалась… притягательной. Вздыхая, он праздно протер свой лоб. Притягательной. И все же он чувствовал неудовлетворение. Неугомонность, которая мучила его, пока он был за границей, путешествуя из города в город, из страны в страну, от женщины к женщине до сих пор преследовала его. Возвращение домой не изменило это.

Он приписал необходимость вернуться домой тоске. Тоске по Англии. Не по дому вообще. Понятие дом не существовало для него. Он не ступал ногой в Вэйфилд–парк с тех самых пор, как стал его владельцем. И никогда он не поедет туда снова.

Да, Вэйфилд–парк принадлежал ему. Даже если старый ублюдок жил под его крышей. Доминик мог изгнать его оттуда, послать обратно в деревенский дом священника, где он с неослабевающим рвением мог со свойственным ему пылом предаться любимому занятию. Но разве Доминика заботило то, что старик останется в груде кирпичей и скал? Его дедушка мог гнить и умереть и под фресковыми потолками, которые стали безмолвными свидетелями всех испоганенных дней его юности.

И все же ничто не могло сравниться с этой скукой. После ночи с жадной Селестой он должен чувствовать удовлетворение. Даже его холсты и краски в соседней комнате не притягивали его, готовые изгнать его боль. Его жизнь состояла из двух страстей: shagging и живопись. Ничто более не могло заставить его чувствовать, не могло освободить его от атрофированности чувств, что он познал на коленях дедушки. Или в юбках миссис Пирс.

Он распростерся на постели, затылок покалывал от воспоминаний тех диких, непокорных волосах цвета красного заката, которые так потрясли его. Ее лицо было тусклым из–за слабого освещения в экипаже, но те волосы он бы никогда не смог забыть. Распутная девчонка с ядовитым язычком, которую он подвез до отеля Дэвентри, все еще заполняла его мысли. Его пальцы сжались в поиске кисти, и он знал, что до того, как закончится день, он напишет то, что запомнил – весь огонь и дикий ветер. Фэллон О' Рурк. Ирландское имя, предположил он. Возможно, ему не удастся уложить ее под себя, но он заманит ее в ловушку своего холста. Или, по крайней мере, то, что он запомнил о ней.

Проведя рукой по лицу, он обдумывал мысль, как выяснить ее местонахождение. На самом деле она не ответила на его предложение… Но было что–то в ее взгляде, некая искра. С определенной долей убеждения, она могла вернуться. Он очаровывал и соблазнял женщин с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать лет. Он делал это с ошеломляющим успехом. Его богатство, высокий титул и греховная репутация — все это могло сломить сопротивление даже самой стойкой женщины. Грех стал целью его жизни.

Доминик закрыл глаза и сжал пальцами веки, пытаясь подавить нарастающую боль.

— О, вы проснулись. Следует ли мне принести вашу одежду, ваша светлость?

Он убрал руки с глаз и увидел снисходительную улыбку Дидлсворта. Легкий румянец выступил на его впалых щеках. Доминик скривился:

— Позже.

— О, – камердинер сник. Его пристальный взгляд перешел на поднос с корреспонденцией, который он держал на руках. – В таком случае, возможно, мы могли бы использовать это время с пользой и пройтись по вашему календарю, решая, какое приглашение стоит принять?

— Ты хочешь сказать, что до сих пор Свет желает видеть меня и шлет приглашения?