Грехи отцов. Том 2

Некоторое время мы сидели в «кадиллаке» молча, но где-то севернее Кэнел-стрит он спросил:

— Слышно что-нибудь от Вики?

— Нет.

— Ох. Я отправил письмо. Я полагаю, ты думаешь, что я не отправил его.

— Совершенно верно.

— Ну, ты ошибаешься.

— Ладно, ошибаюсь.

Мы проехали в жилые кварталы немного дальше.

— Сожалею, но я был на следующий день так сердит на тебя, — сказал Корнелиус. — В конце концов, я весело провел День благодарения. Я получил большое удовольствие от ребят. Я чертовски счастлив, что у меня пять внуков.

«Кадиллак» остановился у светофора. Я выглянул из окна, на пустырь, и из-за усталости этот пустырь не показался мне таким безобразным.

— Но, разумеется, они еще очень юные, — сказал Корнелиус. — Они великолепны, но я на самом деле не могу разговаривать с ними, ты знаешь, не могу… Я не знаю, как за это приняться. Я пытался учить Эрика и Пола играть в шахматы, но они, по-видимому, не хотели этому учиться. Ах, Скотт, как насчет быстрой шахматной партии сегодня вечером? Только одну последнюю партию перед тем, как ты уедешь.

Мне пришлось согласиться, чтобы не выглядеть враждебным.

— Хорошо, не будем играть, если ты слишком устал, — сказал он беспокойно. — Тогда пообедаем и выпьем кока-колы.

— Давай. — Я с трудом собрался с мыслями. — Спасибо.

Пока мы ждали, когда пожарятся бифштексы, Корнелиус открыл кока-колу.

— Что ты думаешь о событиях в Юго-Восточной Азии? — спросил он. — Мне интересно знать, прав ли Джонсон, продолжая политику Кеннеди. Война хороша для большого бизнеса. Вспомни Корею.

— Конечно.

— Надеюсь, Эндрю не отправят туда. Я сделал все возможное, чтобы предотвратить это, но теперь он говорит, что хочет туда ехать. Разумеется, для Алисии это будет последней каплей. Боже, это был ужасный год. Между прочим, слышал ли ты что-нибудь о расследовании этого убийства? Конечно, это все заговор коммунистов. Я говорил Сэму еще в сорок девятом году…

Я мысленно отключился, и пока Корнелиус продолжал говорить, я смотрел на безобразную мебель в комнате, абстрактные картины, неясно навевающие мысли о насилии, шкафы нечитанных книг, пустые украшения пустой жизни.

Мы ели бифштексы молча. Неожиданно Корнелиус велел принести полбутылки красного вина и выпил все до капли. Наконец он сказал:

— Я вижу, что ты очень устал. Мне жаль, я полагаю, что был эгоистичен, когда затащил тебя сюда пообедать. Но я не могу не думать о том, что завтра ты уедешь. Мне будет тебя не хватать.

— Это ты сам решил, Корнелиус. Не я.

— Решил? Кто это решил? Нет, не говори так, Скотт, мы расстаемся друзьями, правда?

— Конечно.

— Это хорошо. Пожалуйста, пойми, я на самом деле признателен тебе за то, что ты закрываешь собой эту брешь, — лондонский филиал, — и не думай, что я забыл, как выразить мою благодарность, когда придет время.

После небольшой паузы я сказал:

— Благодарю. Я надеюсь, что моя работа в Лондоне тебя не разочарует.

— Я уверен в тебе. Хорошо. Я рад, что мы снова понимаем друг друга.

Когда мы закончили обедать, он проводил меня в холл.

— Хорошо, вот что я думаю, — сказал он. — Теперь мы скажем друг другу «до свидания». — И он недоверчиво протянул мне руку.

Я посмотрел на руку. Затем взял ее, потряс и опустил.

— До свидания.

Он смотрел на меня. Его глаза блестели от слез. Я подумал, что вино сделало его непривычно сентиментальным, и мне показалось это выражение эмоций очень неприятным.

— Ты всегда будешь моим мальчиком, — сказал он, — что бы ни случилось. Запомни это.

Я думал о нем, убившем моего отца, и мне хотелось плюнуть ему в лицо, мне хотелось избить его до полусмерти, мне хотелось схватить его за горло и выдавливать из него жизнь очень медленно, так, чтобы он мог понять весь ужас медленного умирания. Но я не двигался. Я просто подумал про себя: «В конце концов я его уничтожу», но вслух я только сказал: — Я буду помнить.

Мы расстались, и я пошел в гостиницу «Карлайл».

Письма от Вики еще не было, и, хотя я звонил ее домоправительнице, ответа не было. Теперь я знал, что Вики решила порвать со мной, и думал, смогу ли я отложить отъезд, встретиться с ней по ее возвращении в город и вынудить ее изменить решение. Затем я решил, что откладывание моего вылета было бы опасным. Если я отложу вылет один раз, она уговорит меня отложить его еще раз. Мои нервы могли не выдержать. Я уже испытывал эмоциональные муки, из которых я не смог выбраться живым.

Ночь тянулась медленно. Я почувствовал, что Смерть очень близка. Я непрерывно думал о Вики, спрашивал себя, как я смогу выжить, если она настоит на разрыве наших отношений.

Жизнь внезапно превратилась в непрочную нить, которую можно было разорвать в любой момент, и пока я наблюдал, как рассветало над Ист-Ривер, я увидел смерть, подходившую ко мне по шахматной доске на берегу моря.