Грехи отцов отпустят дети

Мое внимание привлек какой-то шум. Я прислушался. Громко разговаривали двое, мужчина и женщина.

Тон беседы был игривым. Дама хохотала. Однако слов было не разобрать, и тут я понял, что говорят по-английски. Видимо, в соседней, через стенку и туалеты, комнате резвились Антонина Николаевна и ее Мигелюшка.

Я встал и закрыл окно в ванной. Стало тише, но кое-какие звуки все-таки просачивались. Я вдобавок плотно прикрыл фрамугу в комнате – однако все равно что-то долетало. А потом, фу, начались натуральные сексуальные игрища: женские постанывания, мужское рычание. Фу-фу-фу.

Чтобы избавиться от нескромных видений, я набрал Римку. Моя помощница – сова, для нее полпервого – время детское, явно еще не спит.

– Как ты? – спросил из вежливости.

Она рассказала и спросила:

– А как твое следствие?

Я поведал, причем довольно подробно. Хотелось заглушить звуки игрища, каковому я стал невольным свидетелем. Вдобавок взгляд на дело со стороны – тем более такого свежего ума, как Римка, – не помешает.

Девушка выслушала мой рассказ, а потом заметила:

– Как-то все проживающие в доме, где ты гостишь, поразительно хорошо спят… Ночами происходят странные вещи, однако никто ничего не слышит, даже выстрела.

– Ты что, подозреваешь сговор? Все они вместе взяли и Павла Петровича пришили? Как в «Убийстве в «Восточном экспрессе»?

– Да вряд ли, просто я пытаюсь рассуждать вслух.

Тем временем, после особенно громкого и синхронного вопля, за стеной утихли. Римка на другом конце линии зевнула.

– Ладно, – сказал я, – пора и мне укладываться.

Мы отбились, и я едва успел раздеться, как провалился в сон.

Спал я глубоко и крепко, пока меня не разбудил бешеный стук в дверь.

Я глянул на часы: половина седьмого утра. За окном сияло утреннее солнце, птицы наперебой орали как сумасшедшие.

Я подскочил к двери и открыл ее.

Передо мной стоял Мигелюшка в одних трусах. Нижняя челюсть его тряслась.

– Help! Oh, God! She`s not breathing! Is she dead? Oh, my God!16

Я уцепился за слово «dеаd» и переспросил:

– Who?!

– Antonina!

Я бросился в соседнюю комнату.

Завернутая до подбородка в простыню, на разбутыренной кровати лежала на спине бледная, торжественная и очевидно мертвая Антонина Николаевна Кирсанова. Короткие седые волосы – торчком. Черты лица расправились и застыли. Я кинулся пощупать ей пульс – пульса не было. Шея уже была холодной.

На тумбочке – стакан с водой, несколько пузырьков и облаточек с таблетками, крем, телефон, очки. Одежда в беспорядке валяется на стуле. Поверх – ее давешний парик.

Ничего подозрительного. Никаких следов насилия.

Я сказал Майклу-Мигелю, чтобы несся вниз, будил Николая Петровича.

Он и Фенечка прибежали к нам на третий этаж. Я вызвал «Скорую» – констатировать смерть.

– Может быть, в полицию звонить не надо? – пролепетал художник. – Не похоже ведь, чтобы смерть была насильственная, криминальная.

– Да что вы! – возразил я. – Очень даже надо вызывать.

Я набрал своего друга Юрца Пшеничного из Следственного комитета.

Смерть Антонины была вызовом мне. Особенно если ее убили.

Боже мой! Я, частный сыщик, нахожусь в том же доме! Больше того! В смежной комнате, в десятке метров по прямой от жертвы! И я спокойнейшим образом проспал, прошляпил убийство!

А может, произошла нелепая случайность? И Кирсанова умерла сама по себе? Все-таки возраст какой! Под восемьдесят! В любую минуту нить жизни, как говорится, может оборваться!

Но нечего самого себя успокаивать. Мне следовало разобраться в обеих смертях и как можно скорей – иначе я сам себя перестану уважать.

Все в доме пребывало в расстроенности. Капризничал и рыдал Фенечкин ребенок. Заламывал руки и что-то себе шептал Мигель – молился, что ли?

Вид Николая Петровича был совершенно убитый. Шутка ли! В два дня он потерял и брата, и мать!

Аркадий тоже ходил бледный, с расширенными глазами и сам не ведал, казалось, куда себя деть. У него тоже – практически на глазах – злой рок отнял дядю и родную бабушку.

Мария, его родная мать, явившаяся со своим Константином на половину Кирсанова-младшего, жадно вглядывалась во всех и все, словно бы стараясь накрепко запомнить происходящее.

И только Евгений сохранял присутствие духа – а впрочем, что ему-то Антонина Николаевна! Он что-то вкручивал вполголоса Мигелю. Разговор шел по-английски, и моего лексического запаса не хватало, чтобы понять, какими словами утешает он осиротевшего любовника.

Наконец прибыла давешняя докторша – констатировать смерть.

Приехал и мой друг Юра. Встретил он меня саркастически: «Да, Синичкин! Где ты – там и труп! Ты у нас прям как смерть по вызову!»

И что мне прикажете отвечать? Как тут отшутишься, если приятель кругом прав? Оставалось только смиренно промолчать.

Сам же он сказал, что будет место происшествия описывать, и опять попросил Аркадия привести понятых.

Я постарался взять себя в руки и опросить всех ночевавших в доме: что видели, что слышали.

Первым я стал выспрашивать Мигеля – а перевести мне попросил Евгения. Оба согласились.

– Как вы спали? Когда легли? Что слышали? – вызнавал я.