Грехи отцов отпустят дети

Николай Петрович встал с постели и прислушался. С первого этажа, из малой гостиной-кухни, доносятся голоса. Женские голоса. И это странно. Дома должна быть одна Фенечка – с сыном, маленьким Сашенькой, разумеется. Что, она перетирает с Ниной детали меню или принципы уборки?

Накинув халат, Кирсанов сбежал по лестнице. И в самом деле!

За столом гостиной, совмещенной с кухней, сидела мамочка! Старая-престарая, худая, костистая, изборожденная морщинами глубиною в Гран-Каньон – но в белых нитяных перчатках (скрывающих, как он помнил, древние руки с глубокими венами и костистыми узловатыми пальцами), в затейливом пестрейшем тюрбане то ли от «Эрме», то ли от «Шанель», маскирующем редеющие и выжженные краской волосы, и дизайнерской же хламиде расцветки «пожар в джунглях» или «вырви глаз», упрятывающей старое жилистое тело. И голос ее звучал столь же молодо, напористо, без малейших старушечьих нот – как раздавался сорок или сорок пять лет назад в кухне старого кирсановского дома, а маленький Николенька сквозь сон неожиданно его слышал.

Напротив мамаши располагалась Фенечка, а рядом с нею – какой-то мужлан типично иностранного вида, смуглокожий, курчавый, похожий на испанца или мексиканца и лет на тридцать матери моложе.

– Мамочка, как ты здесь?! – искренне обрадовался Николай Петрович – еще близки были нахлынувшие на него сразу после пробуждения воспоминания. – Что-то случилось? – вдруг испугался он. Почему-то вдруг подумалось о первой жене Марии (которую мать терпеть не могла).

– А ты полагаешь, – хрипловатым своим, прокуренным голосом проговорила матерь, – я пропущу юбилей своего сына?

– Ах да! Павлушке ведь пятьдесят! Так что ж ты не у него?

– Но он ведь у нас работает, – в словах маменьки Кирсанову почудилась укоризна, непонятно только, в адрес кого – старшего ли брата, который по причине службы не в силах принять мать по-человечески, то ли его самого, который в присутствие не ходит, ведет рассеянную жизнь свободного художника и дрыхнет до половины одиннадцатого.

– А мы уже познакомились с твоей Фенечкой. И я, в свою очередь, хочу тебе представить.

Это Мигель – впрочем, он и на Майкла откликается. Учти, он по-русски ни бум-бум. Но ты, как я знаю, в английском тоже не преуспеваешь, не говоря уже об испанском. Так что общайтесь на языке жестов или «моя-твоя не понимай».

Курчавый смуглый малый привстал из-за стола, улыбнулся во все свои тридцать две искусственные коронки и с чувством пожал Николаю Петровичу руку. Приглядевшись, Кирсанов понял, что гостю все-таки за пятьдесят. «Но все равно, мамашка-то какова! Огонь! Ей-то самой сколько? Она сорок первого года рождения – значит, семьдесят семь. Да, огонь!»

Фенечка выглядела радушной.

То было ее первое столкновение с будущей свекровью, до этого они были лично незнакомы, говорили только пару раз по телефону и скайпу. Она, видимо, помнила рассказы о неладах Марии, первой жены своего мужа, с Антониной Николаевной и хотела избежать ее ошибок. Хотя кто она ей, если разобраться, та Антонина Николаевна с ее постоянным проживанием в штате Невада!

Маленький Сашенька увлеченно занимался в манеже игрушками. Игрушки были совершенно новые, ранее Николаем Петровичем не виданные – никак матерь раскошелилась, проявила чадолюбие, не замеченное ранее, пока рос первый внук Аркаша.

– А почему ты без звонка? – спросил Кирсанов. – Я бы вас встретил.

– Ради бога! В российской столице, как мне сказали, наконец наладился сервис такси. И впрямь! Даже «гетт» действует и «убер», с ума сойти.

– А где вы решили остановиться? У нас?

– Ишь! Забеспокоился! Не волнуйся, мой дорогой. Мы ведь знаем, что ты гораздо в меньшей степени обеспечен жилой площадью в сравнении с братом. Все московские метры проклятая Машка отхапала! Вдобавок ведь юбилей не у тебя, а у Павлуши. Надеюсь, твой брат окажет нам гостеприимство, и мы после празднования переедем в столичную квартиру Павла Петровича. Нам тоже будет гораздо удобней посещать столичные театры и выставки. У нас ведь обширная культурная программа, знаешь ли. – И тут же перевела свою реплику на английский для спутника.

– У нас даже здесь полно места, – принужденно улыбаясь, проговорила Фенечка. – Правда, сейчас Аркадий гостит. И друг его. – Николая Петровича покоробила и эта принужденная улыбка, и слово «гостит» в отношении к его сыну. – Однако две спальни все равно еще остаются свободными.

Снова короткий перевод: «Нас приглашают остаться в этом доме» – и сердечно любезные поклоны со стороны Мигеля-Майкла.

Николай Петрович сделал себе кофе и тост, а когда присоединился к завтракающим, мамаша бухнула:

– А что коллекция? Покажете ли вы ее наконец? У Кирсанова остановилось сердце.

– Какая такая коллекция? – ненатурально улыбаясь, промолвил он.

– Та самая, покойного деда.

– Кто тебе сказал?

И Фенечка тоже недоуменно переводила взгляд с него на мать.

Мать только всепонимающе усмехнулась и развела руками.

– Я, право, не понимаю, о чем ты, – продолжал Николай Петрович. – Что за коллекцию ты имеешь в виду?