Грехи наших отцов

– В общем, я тоже покончил с этим. Не могу больше. Не работа, а сплошные похороны. А то, что Биг Бен сделал с тобой… Хотя именно за этим я сюда и явился. Срок твоего контракта с ним уже истек?

Бёрье подтвердил, что это так. И что теперь ни один администратор не берется с ним работать, чтобы не ссориться с Биг Беном. Бёрье в черном списке.

Он показал Парису свои рабочие руки и улыбнулся.

– Но ты ведь можешь боксировать в Европе. – Парис перегнулся через стол.

Нэнси принесла им кофе. Спросила Париса, понравился ли ему завтрак.

– Да, у вас очень уютно, – ответил тот.

– Мне тоже здесь нравится, – подтвердил Бёрье.

– Я вижу, парень, – Парис намекающе подмигнул в сторону Нэнси. – Но я здесь не за этим. Хосе Луис Перес…

Бёрье почувствовал, как его лицо сделалось каменным. Он вспомнил поединок в Катскилл-Маунтинс. На следующий день после того, как для Бёрье все кончилось, Перес перешел к Биг Бену, а в ноябре завоевал чемпионский пояс.

– …Перес сейчас гастролирует в Европе, – продолжал Парис. – Такой довольный, что ему удалось сохранить пояс… Ему и здесь не будет достойного соперника. Это ведь вопрос денег. Чем дольше Перес остается «непобедимым», тем больше… – Парис с ухмылкой потер большим пальцем об указательный. – Тем больше ему поступает от спонсоров. Перес – хороший боксер. А хороший боксер достоин на ринге хорошего боксера. Сейчас он выходит на матчи, где иного исхода быть в принципе не может. Скоро и сам поверит в собственное бессмертие.

Парис замолчал, как будто давал Бёрье время усвоить услышанное.

Бёрье посмотрел на часы, теперь уже не золотые. Пора отправляться на работу.

– И еще… – Парис хитро прищурился. – У Переса матч в Гамбурге. У меня там остались кое-какие связи. Ты как будто в хорошей форме. Тренируешься?

– Ну… меня ведь больше не пускают в спортзал… Но я бегаю по утрам. Иначе сошел бы с ума.

– Скорость – это важно. Как у тебя сейчас с реакцией? Боксируешь все так же красиво, как раньше?

Бёрье рассмеялся.

– Чего не знаю, того не знаю. Играю в пинг-понг с ирландцами три вечера в неделю, у них стол в пабе. Но до сих пор никому не пришло в голову меня бить.

Парис издал тихий возглас удивления, будто пытаясь решить, достаточно ли для него на сегодня хороших новостей. Он что-то хотел сказать, и Бёрье сгорал от любопытства наконец это услышать.

Парис помешал ложечкой кофе.

– Если у меня получится устроить так, что ты сможешь участвовать в матче в Гамбурге, поедешь туда? Будешь тренироваться так, чтобы кровь сочилась из каждой поры? Ты победишь Переса?

Парис смотрел на Бёрье поверх кофейной чашки. Что-то было в его взгляде такое, что всегда нравилось Бёрье. Усталая мудрость старого лиса. Бёрье понятия не имел, как Парис думает осуществить свой план, но болтуном его тренер точно не был.

И Бёрье накрыла волна почти забытого чувства – смеси восторженности, счастливого предвкушения и здоровой спортивной злости. Матч-реванш…

* * *

Похьянен мертв. Наверное, нужно было заплакать, но то, что чувствовала Ребекка Мартинссон, было далеко от скорби. Она сидела за столом на кухне и смотрела в окно на солнце и снег. Снуррис лежал у ее ног.

«В детстве я не была такой, – думала Ребекка. – Вечно переполненная эмоциями и впечатлениями. В носу так и бурлили запахи – старого хлева, мокрой собачьей шерсти и нагретых солнцем сосновых стволов. Я знала, как пахнут березовые «мышиные ушки», если растереть их между пальцами. Когда я в последний раз это делала? В то время я часто возвращалась к этому запаху, а теперь даже не вспоминаю о нем…

За лето мои пятки становились твердыми как камень. Я могла бегать по сосновым шишкам, не чувствуя боли. Ныряла в реку и не замечала, что вода холодная. Находила на дне старую леску от удочки и радовалась, словно это был клад.

Я бегала, как кошка, в высокой траве. Собирала лютики и кошачьи лапки и удивлялась, сама не понимая чему. Взбиралась на деревья, и мои колени вечно были в ссадинах, ногти обгрызены, тело покрыто комариными укусами, а в волосах колтуны.

Зимой на ловикковых варежках образовывались комочки, и мой рот был полон шерсти. Из носа текло. А однажды мой язык примерз к железу, которое я лизала на морозе, слезы выступают при одном только упоминании о той боли; и еще я очень быстро бегала. Откуда же теперь эта ноющая пустота внутри?»

Кристер сказал, что они с Марит ее пожалели.

Ребекке вдруг пришло в голову, что она не была в горах с тех пор, как рассталась с Кристером. Она встала, открыла окно. Где-то на том берегу залива работала лесопилка. Пахло снегом. Все вокруг было пусто и чисто. Ноздри Ребекки расширились, губы дернулись, как у животного. Ее вдруг потянуло в горы. Это было как зов – «Приходи!» Ребекка понимала, что надо куда-нибудь выбраться. Встать на лыжи и погрузиться в вечную тишину.

* * *

Времени девять утра. Ребекка припарковала машину возле кафе в Локтатйокка. Поправила рюкзак, проверила крепления. Над горами что-то сверкнуло. Ребекка прищурилась на слепящее солнце и надела очки. Давно пора купить настоящие, со сплошными стеклами.