— Как же я вас ненавижу, — повторила она. — Что же вы за мразь такая. Садисты в погонах.
Уличный шум словно ножницами отрезало. Катя будто в вакууме очутилась, где не было ничего, кроме рыжей женщины и ее слов, полных презрения и бешенства.
— Творите что хотите, хватаете людей, сажаете. Полное беззаконие. Рады, что ваше время наступило. Что мы все снова никто, пыль под ногами. Неужели у вас нет сердца? Нет сострадания, нет жалости ни к кому? Она же калека — вы что, не видите? Она за свои двадцать лет испытала столько, сколько не всякий сможет вынести. Она и так уже наказана сверх меры за то, что сделала. И это не сейчас случилось. И не тогда, а задолго до ее пропажи и аварии. Что они все пережили, когда это всплыло! Что ее мать почувствовала — мне ли не знать, я подруга Регины. Но они, родители, не винили ее одну. Потому что была и другая сторона. В таких делах всегда другая сторона тоже несет вину. А там была общая вина. И они сумели справиться, как-то избыть эту боль, этот мрак. Они сумели. И когда с ней случилась беда, когда она стала калекой, они все, все пришли ей на помощь. Это снова была единая семья, пусть и разделенная жизнью. Они простили ее и оберегали ее как могли. А вы… — Сусанна резко сунула охапку одежды стоявшей рядом испуганной Грете, та прижала ее к животу здоровой рукой. — А вы, полиция… Силовики чертовы, господа в погонах, властители нынешней нашей жалкой жизни, что сделали вы? Вместо того чтобы разобраться и понять, вы поступаете как бесчувственные, бессердечные варвары! Ненавижу вас всех. Чтоб вы сдохли!
Она отвернулась от Кати.
В этот момент резко хлопнула дверь машины — полковник Гущин усаживал рыдающую Регину, которая еще минуту назад дралась с ним, как львица, за дочь, рядом с собой в полицейский джип. Он позволил ей сопровождать Пелопею в больничный стационар.
Катя видела, как Сусанна удаляется от нее быстрыми шагами по Малой Бронной.
Рыжеволосая женщина прошла мимо ярко освещенной витрины бутика белья «Агент Провокатор», мимо французской кондитерской. Хрупкая тень.
И вот она пропала из виду, словно Патрики — ненасытные — растворили ее в себе, в своем вечернем эпикурействе, в своих неоновых огнях, в музыке, рвущейся из открытых дверей баров, в уличной толчее.
Глава 48
Панорамное окно
Весь путь — недлинный — с Патриарших до Главка Катя чувствовала себя плохо. Она сидела рядом с Клавдием Мамонтовым в его машине. И речи не было о том, чтобы сейчас ехать домой, хотя и наступил вечер. Полковник Гущин не перепоручил сотрудникам розыска отвезти Пелопею в сопровождении матери в больницу на улице Восьмого Марта, а сделал это сам. И Катя хотела дождаться его возвращения и спросить…
Спросить о чем?
Мысли ее путались. В ушах все еще звучал гневный голос рыжеволосой женщины.
— Жестоко она с вами, — заметил Клавдий.
— Вы слышали?
— Слышал.
— Вы новичок. Привыкайте, — Катя пыталась справиться с ознобом.
— Эту тетку бы туда, в дом с подвалом, — сказал Клавдий. — Посмотрел бы я на нее тогда. Оскорблять и обвинять проще всего, попробовала бы она сама. Попыталась бы взглянуть на дочь своей дражайшей подруги с другой стороны.
Катя посмотрела в окно — они уже подъехали к зданию Главка на Большой Никитской.
Что имела в виду Сусанна? О чем она вообще говорила? Она обвиняла полицейских в том, что они поступают как варвары, что они не разобрались.
И это правда. В новой версии о Пелопее-убийце масса нестыковок и странностей. И судебно-психиатрическая экспертиза не даст на них ответа. А кто даст? Пелопея? Кричавшая там, на Патриках, что она не хочет в сумасшедший дом, что она ничего не помнит, хотя и не безумная.
Они с Клавдием вышли из машины, предъявили на КПП пропуска и поднялись в управление розыска. Полковник Гущин все еще не возвращался. Но в розыске никто и не думал уходить домой, все ждали возвращения шефа криминальной полиции и новостей.
О какой «другой стороне» говорила Сусанна? И о какой вине? Кого перед кем? А что она еще кричала — кроме оскорблений?
Катя напряженно смотрела в темное окно кабинета, но видела там лишь свое отражение да освещенные окна дома напротив, и пыталась вспомнить.
Что она говорила?