Грех с ароматом полыни

Вдруг некстати нахлынули воспоминания. Тот страшный летний день, когда он стоял коленями на вязанке хвороста в самом глухом углу большого леса во Владимирской области. Он стоял на коленях, закинув обе руки на затылок. Голова опущена, глаза зажмурены. Его тело тряслось так сильно, что хворост, на котором он стоял коленями, все время трещал. Этот треск напоминал ему электрические разряды, производимые странной машинкой для опытов на уроках физики. Глупо, но он думал тогда именно об этом. Потому что все остальное было невыносимо, безнадежно ужасным, чтобы думать о нем.

Его привезли в эту часть леса в багажнике, со связанными руками и ногами, с полоской скотча на губах. Его привезли сюда убивать. И пока ему рыли могилу двое угрюмых парней, он стоял на куче хвороста и трясся всем телом.

В этой части леса было так тихо, что Даниилу казалось, что он уже умер. Не было слышно ни пения птиц, ни шелеста кустов, потревоженных животными. Ни звука. Ничего, кроме потрескивания сухого хвороста.

Если бы он верил в Бога и знал молитвы, он бы непременно молился в те последние минуты. Просил бы отпущения грехов, умолял продлить ему жизнь и даже обещал бы все исправить.

Враньем бы, конечно, все это было. Потому что исправить ничего уже было нельзя. Он убил брата влиятельного человека. Убил неосторожно, не специально. И что? Это что-то меняло? Нет. И оживить его он не смог бы, как ни старался.

Он не верил в Бога и молитв не знал, поэтому не молился, не просил и не обещал. Он слушал хруст сухих веток под своими коленями и думал черт знает о чем.

Об уроках физики, на которых ему всегда было скучно и муторно, потому что время там тянулось бесконечно медленно вопреки всем законам. О бесполезных годах, проведенных в школе, ничего он там не почерпнул. Об одном из парней, меланхолично работающим лопатой.

Почему он о нем думал? Непонятно. Может, потому, что парень несколько раз посмотрел в его сторону странно, когда его волокли от машины к этой куче хвороста?

С жалостью или с сочувствием. Что-то такое показалось Даниилу в тот момент. Наверняка показалось, потому что потом этот парень, которого соратники называли Пашей, даже не взглянул в его сторону. Хотя Даниил мог этого и не знать. Он же стоял на коленях с зажмуренными глазами.

Тот миг, когда его жизнь должна была оборваться, он помнил до сих пор так четко, так явственно, будто случилось это не много лет назад, а вчера вечером или сегодня утром.

Он ничего не видел тогда. Он помнил лишь звуки. Помнил, как оборвался звук шорканья штыков лопат о сырую землю. Шаги. И приглушенный кашель того парня, которого называли Пашей.

Второй сказал старшему, державшему Даниила на прицеле:

– Все готово.

– Понял, – бесцветным голосом отозвался старший, он же палач. – Ну, Данилушка, помолись, что ли. Привет там всем нашим передавай, которые уже ушли и…

Он не договорил.

У Даниила остановилось дыхание.

«Сейчас он умрет», – подумал он о себе. Но почему-то не умер. А пауза заполнилась странным стоном. Сначала резкий свистящий звук, простонал один голос, потом такой же звук и второй стон. И снова тихо.

Даниил еще подумал тогда, что уж быстрее бы, пока он от страха и нервного напряжения не наделал в штаны.

– Вставай, – прозвучало у него над головой. – Все кончено.

Кто-то потянул его за рукав рубашки, поставил на ноги.

Даниил открыл глаза, и его тут же стошнило. Паша ухитрился за минуту располосовать лопатой на куски и палача, и его помощника.

– Извини, мне надо прибрать тут все, – произнес он со странным смущением. – Ты отдохни пока. Покури. Я тут подчищу.

С того дня они не расставались…

Одеяло шевельнулось и, как живое, поползло в сторону. Обнажились загорелый бок, плечо, длинная шея, короткая стрижка над ней.

Даниил осторожно провел кончиками пальцев по изгибу талии, коснулся поясницы, двинулся к лопаткам.

Красивая. Молодая. Непокорная.

Он любил таких. Любил укрощать, приручать, а потом бросать. Эту бросить не получится. С некоторых пор он вдруг понял, что ему остро не хватает ее присутствия. И одного сумасшедшего секса в неделю очень-очень мало. Хотелось просто видеть ее, говорить с ней, наблюдать за тем, как она спит, ходит по его комнатам, смеется…

Смеялась она редко. Точнее, почти не смеялась. Странно улыбалась. Мимолетно так, едва заметно. И понять, о чем она в тот момент думает, он не мог. И от этого злился, волновался и влюблялся в нее еще сильнее.

– Это неправильно, босс, – осудил его несколько месяцев назад Паша. – Она опасна.

Тогда он ее только-только заметил. Тогда он с ней еще не спал. Тогда он только мечтал об этом.

Он ничего не ответил Паше. Не его это собачье дело! Он не смеет ему указывать, с кем ему спать. И он его никогда не послушает.

– Спишь? – шепотом спросил Даниил и пододвинулся ближе.

Втянул ее неповторимый запах – миндаля и яблока, зажмурился. Он хотел ее. Снова хотел. А она спит. Или делает вид, что спит.

Он обнял ее и подтянул к себе поближе. И тут же почувствовал ее сопротивление. Тело выгнулось дугой, напряглось. И через мгновение она уже стояла возле кровати, щурилась и в ужасе смотрела на настенные часы.