Грех бессмертия

Угрожающие слова женщины еще разносились эхом, отражаясь от стен кабинета, а Эван уже прыгнул вперед, понимая, что если не будет двигаться со скоростью молнии, то они набросятся на него, словно мстительные львицы. Он ухватился за край кофейного столика, рванул его вверх и швырнул в Драго; голова Гарриса Демарджона скатилась в темноту, гулко ударившись о стену. Тварь-Джайлз разразилась полным злобной ненависти воплем и, оскалив зубы, бросилась к нему. Нацеленный на нее столик она отразила рукой. Но к тому времени Эван уже пересек комнату, схватил стул и разбил им окно; стекло с грохотом посыпалось из оконного переплета. Обернувшись через плечо, Эван увидел тянущиеся к нему фигуры с замедленными движениями, словно в ночном кошмаре. Тварь-Драго, встав на ноги, показывала на него и отдавала команды. Эван швырнул стул в центр этой толпы и увидел, как тварь-Джайлз отбросила его в сторону так, как если бы он был сделан из папье-маше. После этого он прыгнул во тьму через разбитое стекло.

Через отлого спускающийся задний двор, не осмеливаясь оглянуться, он добежал до забора, перелез через него и спрыгнул в дренажную канаву с бетонированным дном. Только тогда он посмотрел назад, ожидая, что они приближаются к нему через двор, но увидел только фигуру Катрин Драго, стоящую в проеме разбитого окна и наблюдающую за ним. Он глядел на нее несколько секунд; их глаза встретились. После этого Эван побежал к лесу.

Ноги подкашивались под ним. Кустарник больно жалил лицо, и тени тяжело и мрачно нависали со всех сторон. Сейчас его единственной мыслью было убежать отсюда, каким-то образом пройти через весь лес и добраться до Спэнглера или Бэрнсборо — до любого места с огнями и настоящими людьми. До любого места, где бы он мог получить помощь. Он продолжал бежать, белая луна просвечивала через густые заросли леса, словно прожектор, нацеленный на него. Вскоре его ботинок зацепился за низкий кустарник, и он повалился на землю. От сильного удара его дыхание со свистом вырвалось из легких. Прижав лицо к пахнущей пеплом земле, он пытался отдышаться, как загнанное животное, его грудь горела от удушливого зноя, который давил со всех сторон, как обжигающие тиски. В голове пульсировали боль и смятение. Он подтянулся и прильнул к стволу дерева.

После этого он внезапно осознал, что бежит, снова бежит, как и раньше, спиной к злу, которое ползет по этому миру. Когда-то так же он повернулся спиной к собственному брату, лежащему покалеченным и бессильным на золотом поле, пока призрак Смерти подползал к нему все ближе; он повернулся спиной к людям в лохмотьях, сидящим в бамбуковых клетках, оставляя их в плену на милость врагов. Сознание Эвана шаталось, колебалось, словно человек под тяжестью, наваленной на его плечи. Да. Рука Зла существовала; она была реальна и все это время ждала его в Вифаниином Грехе. И последние годы, думая, что освобождается от ее хватки, на деле он подходил к ней все ближе и ближе. Пока, наконец, она снова не протянулась к нему.

Прижимаясь к дереву, Эван почувствовал, как его душевное здоровье начинает расшатываться.

— О, Господи, — выдохнул он. — О, Господи, помоги мне, помоги мне, помоги мне!

Словно красные порезы от бритвы, в его сознании проносились образы, один за другим: амазонка с обжигающими глазами, тянущаяся к нему одной рукой, пока ее другая рука заносит окровавленный топор для удара; место, где стоят статуи с пустыми глазами и отбрасывают на стены тени, напоминающие пауков, а луна яростно светит вниз через стеклянный потолок, и где амазонки столпились в круг и подходят все ближе, ближе и ближе; Кэй, с закрытыми глазами и обнаженной грудью, окруженная клубами дыма; ухмыляющееся лицо твари-Драго; и он сам, объятый взметнувшимся пламенем Аида.

Он рывком вернул себя к действительности; с его подбородка на землю капал пот. Боже, помоги мне. Боже, помоги мне. Его здравомыслие начало разрушаться, рваться. НЕТ! — выкрикнул он сам себе. — НЕТ! ДЕРЖИСЬ! ВО ИМЯ ГОСПОДА, ДЕРЖИСЬ!

Потому что через пелену этих жутких видений он понял, что должен сделать: вернуться к ним и забрать свою жену и ребенка. Потому что если он отвернется, если убежит в Бэрнсборо, Спэнглер, Марстеллер или куда-нибудь еще, то навсегда потеряет их. Он прижимался к дереву, как к последней прочной реальной вещи в его жизни; и мысль, полная холодной кристаллической ясности, пришла ему в голову. Почему вообще они позволили ему убежать? Почему они это ему позволили?

В следующее мгновение он понял это.