Грех

А может быть, это началось раньше. Я возвращался в свой пригород из большого города, электричка гудела и неслась сквозь вечернюю, пополам со снегом, морось. Влага зигзагами липла к стеклам. Выйдя из электрички, я долго стоял на перроне, насыщаясь сквозняками, словно надеясь, что они выметут всю мою нежданную немощь. Последнее время во мне поселилось ощущение, так схожее с влажной ломкой мужающих мальчиков. Как ни странно, в ранней своей юности, прожив полтора десятилетия на земле, эту ломку я быстро миновал. Расстояние от внезапно кончившегося детства до того, как со мной стала общаться самая красивая девушка в школе, было незаметным и смешным. Я не помнил этого расстояния. И, значит, почти не пережил свойственного всем моим сверстникам унижения, возникающего от несоразмерности своих разбухших желаний и нелепых возможностей для их воплощения. Зато теперь чувствовал себя так, словно меня настигла подростковая вялость и невнятность. Каким-то нелепым сквозняком меня понесло в окраинный дом моей школьной подруги, которая, говорю, была замечательно красива и которую я никогда не любил. Я добрался туда на вялом троллейбусе, в пустом салоне, вдвоем с кондуктором, и присел в душном подъезде, под лестницей на первом этаже, безо всякого вкуса вспоминая, как здесь впервые коснулся женского лобка, и волосы на нем мне показались удивительно жесткими. Мы, вспомнил я еще, тяготясь портфелями, перемещались с подругою с этажа на этаж, убегая от вездесущего лифта, с грохотом раскрывавшегося и вываливающего в подъезд шумных людей. “К чему я это вспоминаю?” - думал без раздражения. Иногда из подъезда выходили люди, не замечая меня, и это казалось унизительным. Потом я курил, медленно выдыхая дым и разглядывая сигарету. С таким видом курят люди, недавно узнавшие табак. Мне наивно казалось, что в подъезде еще живы духи моей юности, и мне нравилось, что я равнодушен к ним, и они, наверное, тоже равнодушны ко мне, быть может, даже не узнали меня, обнюхали и улетели. Не признала меня и крупная собака, которую выгуливал смурного вида человек. Они вошли в подъезд, внеся в его затхлую тишину сырой запах улицы, шум одежды, хлопанье и скрип дверей. Собака мгновенно увидела меня и сразу же кинулась мне в ноги, благо, что была на поводке. Она залаяла в упор, в лицо мое, вытягивая шею, и казалось, что хозяин не очень старался удержать свое свирепое чудовище. - Убери собаку, ты! Убери! - крикнул я. - Она сейчас мне голову… голову откусит! Я вжимал затылок в стену и чувствовал смрад собачьей пасти, видел ее небо и влажный язык. Человек не торопился и подтягивал собаку к себе нарочито медленно. Она рвалась и брызгала слюной. - Ты больной! - закричал я, прикрываясь рукавом. - Ну-ка, проваливай из подъезда, - ответили мне. - Пошел отсюда, бродяга! Держа собаку на поводке и показывая мне готовность спустить ее, мужчина дождался, пока я встал и вышел на улицу. Он кричал мне вслед, но слова его было не разобрать за лаем.