Грех 22.10.08

Литвинов говорил после Бухарина. Это плотный, солидный и представительный мужчина; на голове у него была серая меховая шапка, и он казался еще толще в своем пальто с меховым воротником. Его кашне болталось около шеи, и пенсне упало с носа, когда он стремительно направился к трибуне. Он разделся, бросил свои вещи на стул и взошел на трибуну. Волосы его были всклокочены, лицо носило выражение крайней серьезности, и голос его поразил звонкостью и силой меня, никогда раньше не слыхавшего его в публичных собраниях. Он говорил очень хорошо, с гораздо большей убедительностью и живостью, чем Бухарин, и сделал общий обзор внешнего положения. Он сказал, между прочим, что враждебность других государств по отношению к Советской России стоит в прямой зависимости от страха перед революцией в своей стране.

Последним говорил Каменев, нынешний председатель Моссовета. Он возражал Бухарину, который сравнивал Брест-Литовский мир с тем, которого добивались сейчас. Тогда мы переживали эпоху исканий и экспериментов. Теперь же весь мир должен был убедиться, что единство России было возможно только под властью Советов. Враждебные державы должны были признать этот факт.

К концу заседания Исполнительный Комитет принял единогласно резолюцию, в которой он приветствует каждую попытку, клонящуюся к заключению мира, и одновременно «шлет братский привет Красной Армии Рабочих и Крестьян, которая борется за независимость Советской России».

Шел густой снег, когда я возвращался домой. Двое рабочих шли впереди меня и разговаривали:

— Если бы только не было голода, — говорил один.

— Будет ли когда-нибудь иначе? — произнес другой.

Каменев и Московский Совет

Литвинову очень не повезло с комнатой в «Метрополе», она была маленькая, темная и более холодная, чем моя. Он чувствовал себя больным. В то время, как я был у него, Каменев по телефону сообщил ему, что его внизу ждет автомобиль и что он должен сейчас поехать в Моссовет, чтобы говорить о международном положении. Литвинов хотел отговориться, но это ему не удалось; тогда он сказал мне, чтобы я сопровождал его, если хочу видеть Каменева. Через несколько минут маленький автомобиль Форда мчал нас в Московский Совет. Совет заседал в Малом зале бывшего Политехнического института. Когда мы приехали, происходило партийное заседание. Мы — Каменев, Литвинов и я — прошли за эстраду в маленькую пустую комнату, где нас встретил член Совета, имя которого я забыл. Здесь произошел первый разговор Литвинова с Каменевым после возвращения первого из-за границы. Казалось, они совсем забыли о моем присутствии. Каменев спросил Литвинова, чем предполагает он заняться. Тот ответил, что он хотел бы приняться за организацию особого контрольного учреждения, которое принимало бы всякого рода жалобы, наблюдало бы за деятельностью различных комиссариатов, разграничило бы компетенцию должностных лиц и т. д.; словом, это должно было быть самое непопулярное учреждение Москвы.

Каменев рассмеялся: «Не думайте, что вы первый, кому в голову пришла подобная идея. У всех, возвращающихся из заграничных командировок, у всех, без исключения, возникает та же мысль. Приезжая из-за границы, они замечают лучше, чем мы, все наши несовершенства, и каждый из них думает, что он сможет сразу, одним ударом, исправить дело. Раковский сидел здесь в течение ряда месяцев и мечтал только об этом. Иоффе делал то же самое, вернувшись из блещущего порядком Берлина. Теперь наступил ваш черед, а когда вернется Воровский (он все еще был в Петрограде), я готов спорить, у него в кармане будет готовый план системы общего контроля. Но таким путем ничего достигнуть нельзя. Единственное средство, если дело не идет на лад, это возложить ответственность за него на лицо, которому можно вполне доверять. Предположим, что недостает мыла. Великолепно. Назначьте специальную комиссию, и мыло исчезнет бесследно. Попробуйте возложить поручение на какого-нибудь дельного человека — и мыло, так или иначе, появится». Я стал расспрашивать Каменева о положении школ. Он ответил мне, что необходимость разместить большое количество солдат мешает школьным занятиям. Солдаты новой Красной армии в большинстве — рабочие; они привыкли к большим удобствам, чем солдаты старой армии, состоявшей почти исключительно из крестьян. Красноармейцы, например, не желают спать на нарах старых, переполненных и антисанитарных казарм.