Грек Зорба

Я смотрел на его нервные руки, хорошо владевшие киркой и сантури, корявые, в мозолях и шрамах. Осторожно, с нежностью, словно раздевая женщину, развернули они свёрток и достали старую сантури, отполированную за долгие годы, с множеством струн и украшений из меди и слоновой кости, с кистью из красного шёлка. Крупные пальцы гладили её, медленно, со страстью, будто ласкали женщину. Затем они снова завернули её, как укрывают от холода любимую.

- Вот какая она, моя сантури! - тихо сказал он, положив её осторожно на стул.

А в это время матросы сдвигали свои стаканы и раскатисто хохотали. Старший из них дружески хлопнул капитана Лемони по спине:

- Ты здорово струхнул, не так ли, капитан? Признавайся! Один Бог знает, сколько свечей ты пообещал поставить Николаю Угоднику.

Капитан нахмурил густые брови.

- Клянусь морем, братва, когда я поглядел смерти в лицо, я не думал больше ни о Богородице, ни о Николае Угоднике! Я повернулся в сторону Саламина, и, думая о своей жене, кричал: «О, моя милая Катерина, если бы я мог сейчас оказаться с тобой в постели!»

Матросы вновь прыснули, а капитан Лемони смеялся вместе со всеми.

- Скажи, пожалуйста, что за странное существо человек! - сказал он. - Ангел смерти с мечом в руках вьётся над головой, а его мысли только об одном, именно о том, и ни о чём другом. Вот ведь! Чёрт бы его побрал, свинью этакую! Капитан хлопнул в ладоши.

- Хозяин! - крикнул он. - Неси выпить на всю компанию!

Зорба слушал, навострив свои большие уши. Он обернулся, посмотрел на матросов, затем на меня.

- О чём это «об одном»? - спросил он. - Что рассказывает этот тип?

Внезапно он понял и привскочил.

- Браво, старина! - крикнул он восхищенно. - Эти моряки знают толк. Наверное, потому, что они день и ночь наедине со смертью. - Он замахал в воздухе своей большой лапой.

- Хорошо! - сказал он. - Но это совсем другая история. Вернёмся к нашей: я остаюсь или же мне уходить? Решай.

- Зорба, - сказал я, с трудом удерживаясь от того, чтобы не броситься ему на шею, - Зорба, я согласен! Ты поедешь со мной. У меня лигнитовая шахта на Крите, ты будешь смотреть за рабочими. А по вечерам можно будет растянуться на песке вдвоём - у меня нет никого на свете ни жены, ни детей, нет даже собаки - мы будем есть и пить вместе. А потом ты будешь играть на сантури…

- …Если будет настроение, ты слышишь? Работать на тебя, это сколько угодно. Я твой человек, но сантури - другое дело. Это как дикое животное, которое гибнет в неволе. Если я буду в настроении, я сыграю и даже спою. И станцую зейбекико, ассапико, пендозали, однако я тебе прямо скажу: нужно, чтобы я был в настроении. Хорошие друзья считаются друг с другом. Если ты будешь меня заставлять - это будет конец. В таких вещах - ты должен знать - я настоящий мужчина.

- Настоящий мужчина? Что ты хочешь этим сказать?

- Я хочу сказать, что я свободен!

- Хозяин, - позвал я, - еще порцию рома!

- Две порции! - крикнул Зорба. - Одну выпьешь со мной ты, и мы чокнемся. Настойка и ром вместе не поладят. Поэтому ты тоже выпьешь со мной рому, надо спрыснуть наш договор. И мы чокнулись. К этому моменту совсем рассвело. Пароход подавал гудки. Возчик, перетащив мои чемоданы на судно, сделал мне знак.

- Да поможет нам Бог, - сказал я, поднимаясь. - Пошли!

- …И дьявол! - невозмутимо добавил Зорба.

Он наклонился, сунул сантури под руку, открыл дверь и вышел первым.

2

Море, залитые светом острова, мягкость осени, прозрачная сетка мелкого дождя, омывавшая бессмертную наготу Греции. «Счастлив, - думал я, - тот человек, которому дано было видеть Эгейское море».

Немало есть радостей в этом мире - женщины, дела, идеи. Но рассекать волны этого моря ранней осенней порой, шепча название каждого из островов, - мне кажется, нет большей радости, чем та, что погружает душу человека в рай. Ни в каком другом месте нельзя перейти столь безмятежно и непринужденно от действительности к мечте. Границы исчезают, и мачты даже самых старых судов устремляют к небесам свои реи и флаги. Говорят, что здесь, в Греции, чудеса просто неизбежны.

В полдень дождь прекратился, солнце, прорвавшись сквозь мягкое и нежное облако, будто только что искупавшееся, стало ласкать своими лучами воды и земли. Я находился на носу и был просто опьянён этим чудом.

Находившиеся на судне греки были дьявольски хитры, с хищным блеском глаз, среди них были благонравные и ядовитые жеманницы; головы всех были полны базарного хлама; слышались разговоры о политике, ссоры, звуки расстроенного рояля. Повсюду царила атмосфера провинциальной нищеты. Нас обуревало желание ухватить судно за оба его конца, погрузить его в пучину и хорошенько потрясти, чтобы вытряхнуть из него всё живое - людей, крыс, клопов, а потом снова пустить его по волнам, чисто вымытым и опустевшим.