Грек Зорба

- А что, хозяин, ты, наверное, думаешь, что я начну подсчитывать количество турецких голов, которые я отрезал, и турецких ушей, которые заспиртовал, - обычное дело на Крите… Ничего такого я не скажу! Это нагоняет на меня тоску, мне становится стыдно. Откуда эта злость, спрашиваю я сейчас себя. А тогда у меня в мозгах был свинец. Откуда взялась эта злость? Бросаешься на человека, который ничего тебе не сделал, кусаешь его, отрезаешь нос, обрываешь уши, вспарываешь живот и проделываешь всё это во имя Господа Бога. Иначе говоря, просишь и его тоже отрезать носы, уши и вспарывать животы. Но, как видишь, в ту пору кровь во мне бурлила. Я не задумывался над такими вопросами. Для того чтобы обдумать всё по справедливости и чести, необходимо спокойствие, зрелость и отсутствие зубов. Когда зубов больше нет, легко говорить: «Это стыдно, ребята, не кусайтесь!» Но если во рту все тридцать два зуба… Человек, когда он молод, кровожадное животное. Да, да, хозяин, кровожадное животное, которое пожирает людей!

Зорба наклонил голову.

- Он ест также овец, кур, свиней, но если он не попробует человечины, он никогда, никогда не насытится. Раздавив свою сигарету в блюдце от кофейной чашки, старик добавил:

- Нет, он не насытится. Что ты обо всём этом скажешь, ты, всезнайка?

Однако он не стал ждать ответа:

- Что ты можешь сказать, - проговорил он, сверля меня взглядом… - Насколько я понимаю, твоя светлость никогда не испытывала голода, не убивала, не крала, не спала с чужой женой. Что ты можешь в таком случае знать о мире? Невинный мозг, тело, не знавшее солнца… - прошептал он с явным презрением. А я, я стыдился своих тонких рук, бледного лица и своей жизни, которая не была забрызгана кровью и грязью.

- Ну, будет! - сказал Зорба, проводя своей тяжёлой ладонью по столу, словно стирая губкой. - Будет!

Я всё же хотел у тебя спросить кое-что. Ты, должно быть, перелистал кучу книг, возможно, ты знаешь…

- Говори же, Зорба, что?

- Это странно, хозяин… Это очень странно, это сбивает меня с толку. Эти бесчестные поступки, воровство, резня, которыми мы занимались, восставшие, всё это привело на Крит принца Георга. Пришла свобода! Старик смотрел на меня, вытаращив в замешательстве глаза:

- Это какой-то заколдованный круг, - пробормотал он, - какая-то дьявольщина! Для того чтобы освобождение пришло в этот мир, нужно столько убийств и бесчинств? Если я выстрою перед тобой ряд всех этих преступлений, у тебя волосы встанут дыбом. Тем не менее, в результате всего этого что, по-твоему, было? Свобода! Вместо того чтобы направить в нас молнии, испепелить нас, Бог даровал нам свободу! В этом я ничего не могу понять.

Зорба смотрел на меня, будто призывая на помощь. Чувствовалось, что эта проблема его очень волновала, и он никак не мог постичь её.

- А ты, хозяин, понимаешь? - спросил он с тревогой.

А что тут понимать? Что ему ответить? Сказать, что того, кого мы называли Богом, не существует, что убийство или злодейские поступки необходимы в борьбе за освобождение мира?

Я силился найти для Зорбы другие, более простые выражения:

- Цветок же прорастает и расцветает на навозной куче и помоях? Представь себе, что навоз и помои - это человек, а цветок - свобода.

- Ну, а семечко? - вопросил Зорба, ударяя кулаком по столу. - Для того чтобы пророс и развился цветок, нужно семя. Кто же посеял такое семя в наши грязные внутренности? И почему из этого семени не развивается цветок добра и справедливости, а ему нужны кровь и отбросы?

Я покачал головой.

- Этого я не знаю.

- А кто это может знать?

- Никто.

- Но тогда, - вскричал Зорба, дико озираясь, - что ты хочешь, чтобы я делал с пароходами, машинами и воротничками, запонками?

Два-три измученных путешествием пассажира, пившие кофе за соседним столиком, оживились. Они почуяли ссору и навострили уши.

Это не понравилось Зорбе, и он утихомирился.

- Оставим это, - сказал он. - Когда я об этом думаю, мне хочется изломать всё, что попадёт под руку: стул, лампу, или разбить свою голову о стену. Ну, а дальше, куда это меня приведёт? Чёрт бы меня побрал! Я заплачу за разбитые горшки или пойду к аптекарю, и он перевяжет мне голову. А если Господь Бог существует, что тогда? Тогда ещё хуже, считай, что ты погиб. Он, должно быть, смотрит на меня сверху и содрогается. - Зорба резко махнул рукой, как бы отгоняя назойливую муху.