Грегерии

Рамон Гомес де ла Серна Грегерии

Вступление Бориса Дубина

Борхес, еще юношей познакомившийся с блестящим, безумолчным и неуловимым Рамоном Гомесом де ла Серной в одном из временных пристанищ этого всегдашнего богемьена — мадридском кафе «Помбо» (другими были столичный цирк и тамошний же рынок, все они Рамоном Гомесом не раз описаны), позже отметил, что дон Рамон всю жизнь создавал единственную книгу — «Инвентарь мира», «подлинную Энциклопедию, книгу всего-на-свете-и-много-чего-еще», вместе с тем ежесекундно увиваясь за всякой мимолетной мелочью, любуясь каждой ее складкой, но сознавая при этом ее единичность, отрывочность и быстротечность. Из такого вот сочетания универсальности и фрагментарности возник, по-моему, изобретенный Гомесом де ла Серной в 1910-х годах афористический жанр грегерий, чей «феномен и тайна» рождаются, как писал он сам, от соития юмора и метафоры.

Современники — не без основания — связали новую диковинку неутомимого изобретателя («он всегда в начале», обронил о нем Хосе Лесама Лима) с вулканическим метафоризмом и черным юмором шумных героев тогдашней литературной авансцены — сюрреалистов. Я бы пошел дальше и напомнил о духе иронии и культе фрагмента у иенских романтиков. В конце концов, осколок зеркала — это тоже зеркало, а любое зеркало вмещает лишь часть, так что и оно — осколок. «С меня достаточно заметки», — писал Жюль Ренар, чей самоубийственный минимализм тоже прочили в предшественники гомес-де-ла-серновского жанра; среди других Борхес поминает еще Рабле и Бена Джонсона, «Анатомию меланхолии» Роберта Бертона и афоризмы Макса Жакоба. Конечно, дон Рамон писал и романы (да он, собственно, писал всё, кроме стихов), но если в чем этот тысячерукий полиграф ярче всего и воплотился, так, пожалуй, в двух-трехстрочных репликах своих, по выражению Борхеса, «многоцветных грегерий», этих стеклышек гигантского калейдоскопа в их бесконечных хитросплетениях и перекличках. Кортасар, по его благодарному признанию, учился у дона Рамона искусству фуги. Так что дополню и уточню сказанное выше: фрагмент — не только осколок, руина мысли, но и зародыш, начало искусства.

Подборка «Грегерий» в переводе Натальи Малиновской была опубликована в составленном ею же «Избранном» Гомеса де ла Серны 1983 года. Тридцать лет спустя знакомим читателей с новыми переводами.

Борис Дубин

Грегерии

Телефон — будильник проснувшихся.

Нередко дирижер управляет не оркестром, а публикой. Величие замочной скважины в ее арабской архитектонике. На лгуна одна управа — глухой.

В дни карнавалов у одноглазых бывает по два глаза. Поэтому для них это величайший праздник.

Наволочки действительно привязаны другу к другу — не то, что их хозяева.

В Венецию попал не тот, кто в нее попал, а тот, кто о ней мечтает.

Застенчивость напоминает одежду с чужого плеча.

Как грустна и бессмысленна пустая карусель! Как мучительна и бесцельна! Ее одиночество бросается в глаза, одиночество резких и кричащих красок, желтых, голубых… Щемящее одиночество, ведь единственная ее радость — катать людей. Для этого она и разряжена… Попав в неловкое положение, она не может скрыть ни своего стыда, ни своей неловкости.

Расцвечивая свои глюки, писатель высвечивает свои муки.

Показывая нам язык, собаки, видимо, принимают нас за врачей.

Духи́ — это цветочное эхо.

Фотографируясь, мы на время становимся придурками — так же гримасничаем без причины.

Детские рыдания — пародия на рыдания взрослых.

Ласточка похожа на метущуюся в поисках сердца стрелу. Мистическую стрелу.

Детский плач для плача — чистой воды искусство для искусства.

Поэзия — это надежда на то, что завтра тебе позвонит та, которую ты вчера видел в киношке.

Лебедь — порождение ангела и змеи.

Автомобилистам стоит наряду с запасным колесом возить завернутую в целлофан запасную жизнь.

Ее рот был столь совершенной формы, что вряд ли мог открываться.

Любовь — это вышивание в четыре руки.

Idem — идеальный псевдоним плагиатора.

Мы бы всегда открывали деревянные ставни, чтобы полюбоваться погруженным во тьму садом, если бы не страх столкнуться лицом к лицу с человеком, который, прижавшись к стеклу, смотрит на нас снаружи.

Нарезчик салями — фальшивомонетчик.

Снег — это обнаженная Маха природы.

Идут ко дну в море и идут ко дну в небе… Голова кружится, если глядеть в небо так же, как в море.

Писал «шуба» через «щ» — так ему было теплее.

— Как возможно самоубийство, если страх смерти столь велик?

— Потому что вместе с жизнью уходит и страх.

В театральной сумочке поместится один лишь ключик — от сердца.

Бусины жадных взглядов покрывают женщину с головы до ног.

Если бы астрономы не следили за звездами, те сновали бы по небу без всякого стыда и порядка.

В ежедневной готовности погружаться в сон — бесшабашная смелость.

Пейзажист спокоен: пейзаж не станет пялиться на картину, стараясь понять, похоже или нет.

Смерть отвратительна прежде всего потому, что твой скелет могут перепутать с чужими.

Летучая мышь — пернатый полицейский.