Гребень Матильды

Если бы Ляля упиралась еще хоть полчаса, так и случилось бы.

Но он успел и видел все собственными глазами.

Запрокинутое лицо сыщицы – он уже знал, что зовут ее Анна Чебнева – так резануло душу, что он даже замер на мгновение, настолько не ожидал от себя столь сильной реакции.

Однако тратить время на самоанализ было нельзя.

Кама дождался, когда черный автомобиль выехал из подворотни, и тронулся следом.

Теперь главное – не быть замеченным.

Если бы Анна знала, что с этой минуты ее жизнь зависит от человека, которого она считала преступником, была бы сильно удивлена.

Но, по странному стечению обстоятельств, все обстояло именно так.

Исповедь убийцы

Несмотря на позднее время, в управлении уголовного розыска жизнь била ключом. Во всех кабинетах горел свет, слышались голоса, топали сапоги и женские каблучки, вводили и выводили задержанных. Иногда вдруг наступала тишина, как будто в помещениях никого не было, а потом, как по команде, сотрудники вдруг начинали сновать из кабинета в кабинет, сталкиваясь друг с другом и обмениваясь последними новостями, напоминавшими о том, что за стенами здания УГРО продолжается обычная жизнь.

Анна любила этот шум. Ей казалось, пока улей гудит, все идет как надо.

Она сверяла данные, присланные криминалистами, с показаниями свидетелей и пыталась выловить все, что могло продвинуть дело.

К сожалению, ничего особо интересного специалисты не выяснили. По большей части подтвердили свои собственные выводы, сделанные по горячим следам на месте преступления.

И все равно ей казалось, она упускает нечто важное.

Что?

Среди снимков на глаза попалась фотография Матильды Кшесинской. Анна стала ее разглядывать.

Балерина была в сценическом костюме, богато украшенном драгоценными камнями. На голове и шее – груды жемчуга. Закинув руки за голову – не иначе чтобы талия казалась тоньше – и слегка наклонив гибкий стан, Матильда смотрела в сторону и вниз. Глаза затуманены, губы приоткрыты.

Фото было постановочным, виднелись следы ретуши, но почему-то сразу чувствовалось: это необычная женщина. Она отнюдь не была писаной красавицей, но Марья Николавна права – такую пропустить невозможно.

Погрузившись в материалы следствия, Анна и не заметила, как за окном начало теплиться утро.

Закуток, в котором стоял ее стол, был отгорожен от остального кабинета огромным шкафом, доверху набитым папками. Все вместе – шкаф и папки – несколько заглушало гул улья.

Она прислушалась. Вот хлопнула дверь. Послышалось рычание начальника. Распекает кого-то. В эту минуту лучше не попадаться ему на глаза. Точнее, на глаз. Не успеешь оглянуться, как окажешься испепеленной огнедышащим драконом.

Кишкин, он такой!

Не далее как после обеда она испытала его гнев на себе. Конечно! Три убийства и ни одного подозреваемого. Было от чего голове пухнуть! Прожигая ее пылающим взором, Кишкин сначала потребовал полного доклада обо всем, а потом полчаса спускал с нее стружку за нерадивость.

Стоя навытяжку и не смея вздохнуть, Анна прислушивалась к голодным спазмам в животе и мечтала лишь об одном: поскорей убраться отсюда и сжевать недоеденный вчера кусок бублика. И чаю горячего выпить. И боты для Фефы не забыть поискать в выходные.

Вообще это было странно: начальник ее распекает, а она о еде думает.

Этой хитрости когда-то научил ее тятенька Афанасий Силыч.

– Ты, дочка, когда тебя ругать станут, веди себя соответственно. Начальству внимай, в глаза смотри преданно, дрожь в коленках – это уж обязательно, а сама начинай о чем-нибудь постороннем думать. Хоть вот о картошке жареной на сале или о новом платье. Очень помогает. Иначе никаких нервов не хватит. Начальство, оно ведь думает, что именно его ценными указаниями дело движется, потому и старается. Ну и пусть орет. Ты в головушку не бери, в нужный момент отключайся. Чтобы, значит, силы и нервы для дела приберечь.

Вот она и берегла. Наконец Кишкин отвлекся на телефонный звонок, а затем и вовсе махнул рукой: убирайся, мол, отсюда.

Анна мышкой шмыгнула в свой закуток, достала из ящика бублик и, откусив побольше, вернулась к документам. Так и просидела до утра.

За окном было почти светло, то есть как будто светло. Обычная петроградская погода.

Тело ломило, голова словно чугуном налилась, немного подташнивало.

Она сдернула с гвоздя на стене тужурку и пошла на выход.

– Домой? – спросил, пробегая, Маркелов. – Ну и правильно. Синяя уже вся, как селедка.

Почему селедка синяя, она поинтересоваться не успела, лишь буркнула:

– И на том спасибо.

Улица была пуста. Рано еще.

Поплотнее запахнув тужурку, Анна завернула за угол, решив, что дворами дойти до дома получится быстрей.

Она была на середине пути, когда в темной арке услышала за собой быстрые шаги и обернулась, сунув руку в карман. Навстречу чапала старушка с кошелкой. «Куда, старая, собралась в такую рань?» – хотела спросить Анна и вдруг почувствовала, как сзади ее шею сжали грубые пальцы.

Не успела даже дернуться. Захрипела и осела на землю.

Очнулась она от холода. Кругом было темно и сыро.

Анна провела рукой вокруг и убедилась, что лежит на земляном полу.

Подвал?