Грас

– Он живет в Италии. Через несколько месяцев у него окончательно съедет крыша. Там им кое-кто займется.

– Женщина?

– Да, женщина. Будь рада, что не ты. Альцгеймер – наихудшая болезнь для окружающих.

Она язвительно усмехнулась:

– Я тоже, дорогой, смотрю телевизор.

– Ну и вот. Он нас забудет, так что забудем и мы его. Ты должна снова начать жизнь, найти себе кого-то. Ты еще красива, мама, несправедливо, что ты так живешь.

– Больнице плевать на благотворительность!

– А я вот встретил кое-кого.

Я сам оторопел от того, что сказал. Зачем было упоминать об этом? Это неправда, Кора, клянусь тебе! В то время, по крайней мере, это было неправдой. Я не знаю, почему это вырвалось у меня, из желания возразить матери или потому что у меня возникло какое-то предчувствие; но она посмотрела на меня оживившимся взглядом.

– Как это – «кое-кого»? Кого? Где?

– Да нет… В общем… Я снова встретил кое-кого. Кого-то, кого знал очень давно. Все не так просто.

– Нат… Я обожала Кору. Ты знаешь, как я обожала Кору. Ей не нравилась твоя сестра, согласна, но за исключением этого я обожала Кору. Но ты ведь уже не мальчик, сынок. Девушки оборачиваются на тебя на улице! Даже здесь, где всего-то три квартала, девушки оборачиваются!

– На самом деле, мама, проблема не в девушках, – сказал я, допивая свой стакан и наливая себе еще.

– Натан, уже шесть лет, как она умерла.

– А ты сама? Уже тридцать лет, как он ушел. И что? Не тебе читать мне мораль.

– Я хочу, чтобы вы были счастливы, ты и Лиз. Так хочу, чтобы вы были счастливы…

– Ну что ж, у нас не вышло. Не можешь же ты все контролировать. Папа свалил, Кора умерла, мой брат тоже, а Лиз попадаются только неудачники и дегенераты. Почему так, я не знаю. Но ты тут ни при чем, во всяком случае, не так, как ты это понимаешь. Жизнь отвратительна, а ты не Бог.

Черт побери, я и в самом деле был пьян. Слова выскакивали из меня, как теннисные мячики из тренировочного автомата. Я умолк, прервал сам себя. Мать не нашла что сказать. Часы пробили десять. Я закрыл глаза, мысленно считая: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять… На последнем ударе снова открыл.

– Мой брат где-нибудь похоронен?

Грас допила свой стакан не поморщившись. Ледышки звякнули о хрусталь, как погребальные колокольчики. Я прислонился спиной к барной стойке, положив локти на красную столешницу. Ее ответ, казалось, дошел через много лет, словно прилетел из другой галактики в космической капсуле. Ну давай же, ответь, черт подери! По крайней мере, вы не бросили его в мусорный бак за больницей? Не сделали это?

– В Лионе, кладбище Гийотьер, шестнадцатая аллея.

На этом она поднялась и стала мыть наши стаканы. Я не понял, то ли чтобы помешать мне пить дальше, то ли просто чтобы отвлечься. Наверняка думала, рассказал ли нам Тома о Кристине… Сам-то я не собирался затрагивать эту тему. Еще бы ладно, если бы Лиз решила взять это на себя, но, по-моему, уже достаточно грязных историй было извлечено на свет, и измена тридцатилетней давности, какой бы важной она ни была для нашего отца, мне самому казалась совершенно излишним копанием в грязи. А потому, чтобы не дразнить дьявола, я предоставил ей мыть посуду.

Пожелав матери спокойной ночи, я отправился в комнату сестры, чтобы проверить, как спят близнецы. Все было в порядке, кроме легкого сопения у Колена, предвещавшего начало простуды. Я поднялся на второй этаж, чтобы принять душ; долго стоял под струями горячей воды, пытаясь вывести алкоголь, хоть немного, по крайней мере. На самом деле я ждал, чтобы мать наверняка заснула, потому что в голове у меня была лишь одна мысль: найти этот пресловутый тайник наверху, в чердачной комнате. Я провел в ней неимоверно много времени и никогда ничего не замечал. Вообще-то я никогда не развлекался разборкой стен; за исключением пристрастия к рогатке и бесцельных велосипедных прогулок я был довольно спокойным мальчишкой, склонным к спокойным занятиям, – да, знаю, неженка. Ребенком, после исчезновения отца, я очень боялся, что мать тоже исчезнет. И очень мучился оттого, что спал на втором этаже, тогда как мать и Лиз спали внизу, ближе друг к другу. Лет около пяти-шести я спускался среди ночи и прижимался ухом к двери Грас, чтобы услышать, как она дышит. Я обожал, когда она болела, потому что слышал из своей постели ее кашель. Благодаря этому кашлю я знал, что она нас не бросила, и тогда снова мог спокойно заснуть, не имея надобности преодолевать холод плиточного пола и страх темноты. Но этим вечером я был рад, что ее владения находилиьс внизу, а мои наверху; с тысячей предосторожностей, стараясь производить как можно меньше шума, я вытянул выдвижную лестницу и полез под крышу дома.