«Грант» вызывает Москву

— А с чем же мне ее поздравлять? — нимало не смутясь, спросил мужчина. — Она же новых немецких праздников не знает. Сподобилась умереть на другой день, как немцы в город пришли. А вот попу вашему с праздниками лафа. Он как звонил в колокола к святцам, так и звонит. А верующие — есть немец или нет — носят ему яички, сальце, хлебушек, — мужчина вдруг зорко глянул на Шрагина и сказал: — Вы, я вижу, тоже сытенький, вас-то кто кормит?

— Ловчу, как могу, — ответил Шрагин и добавил: — Только бы совесть не замарать.

— Последнее примечание весьма важное, — серьезно сказал мужчина. — Гляжу я на других ловчил и думаю: перед каким же богом вы, сволочи, будете свои грехи замаливать? Другие вон ловчат — пожары немцам устраивают…

— Какие пожары? — спросил Шрагин.

— Вы что, с неба свалились? А нефтебаза давеча? А как трахнули аэродром? — быстро сказал мужчина и замолчал.

— Как это вы не боитесь говорить такое первому встречному?

Мужчина махнул рукой:

— А что они мне сделают? Да если они начнут вешать таких как я, у них веревок не хватит. Весь город не перевешают. — Вдруг на лице его появился испуг, и он без паузы быстро проговорил: — А теперь давайте разойдемся кто куда… — Он пошел нетвердой, торопливой походкой, лавируя между могилами и не оглядываясь.

А Шрагин еще долго стоял у елочки, чуть прикрывавшей его от секущего злого дождя, которого он, впрочем, и не замечал, охваченный волнением…

В связи с участившимися бомбардировками города адмирал Бодеккер ввел на заводе круглосуточное дежурство инженеров и сам часто всю ночь находился на заводе. Сегодня у Шрагина было ночное дежурство, и он решил зайти домой — хоть часок поспать. Но ему помешала Эмма Густавовна. Она, очевидно, специально поджидала его.

— Мое терпение иссякло, Игорь Николаевич, — трагическим голосом начала она с места в карьер. — Двусмысленное положение Лили больше нетерпимо. Вы знаете, как серьезно она больна. Здесь она может погибнуть, — старуха промокнула платочком сухие глаза и продолжала: — Доктор Лангман может устроить Лилю в туберкулезный санаторий в Германии. Вчера я получила письмо от Аммельштейна, он обещает помочь деньгами. Но Лиля не может воспользоваться всем этим только из-за своего нелепого положения…

— Эмма Густавовна, — прервал ее Шрагин, — я хочу вам напомнить, что инициатором создания этого положения Лили во ими спасения квартиры были вы, а не я.

— Боже мой, в те дни мы все потеряли разум! — воскликнула, старуха.

— Я его не терял и тогда, — устало сказал Шрагин. — Я согласился с вашим предложением не сразу. В конце концов я сделал это для вас.

— Но теперь все изменилось. Жизнь утряслась, и все мы, и вы в том числе, так или иначе в ней устроены. Но получается, что в жертву за это я должна принести родную дочь. Так пусть лучше погибну я! — вдруг патетически выкрикнула она и решительно сказала: — Дайте Лиле возможность уехать.

— Она хочет этого? — спросил Шрагин.

— Да, вполне. Лангман любит ее. Игорь Николаевич, у нее может быть счастливая, спокойная жизнь. Она все решила, но она боится вас.

— Я хочу поговорить с ней. Пусть она зайдет ко мне… Лиля действительно выглядела плохо: ее мелово-белое лицо было покрыто пятнами нездорового румянца.

— Я слышала все, что говорила сейчас мама. Да, все обстоит так, как она сказала, — быстро сказала Лиля, не глядя на Шрагина.

— Ну что же, заставить вас поступать иначе я не могу и не имею права. Мне остается только пожелать, чтобы принятое вами решение не обернулось для вас и вашей мамы непоправимой трагедией.

— У нас уже давно трагедия, — тихо сказала Лиля.

— Вы не забыли, что помогали мне? — спросил Шрагин.

— Нет. И я знала, что вы теперь воспользуетесь этим, — повысила голос Лиля. — Но это ведь нечестно, Игорь Николаевич.

— Вы ошибаетесь, я никак не собираюсь воспользоваться этим против вас, но я должен быть гарантирован от того, что вы в припадке откровенности не сболтнете однажды обо мне.

— Я клянусь! — воскликнула Лиля.

— Этого мало. Я ведь рискую не только своей жизнью, но гораздо большим. Надеюсь, вы это еще способны понять. Поэтому я напишу полный отчет о вашей деятельности и надежно спрячу этот документ. И если со мной что-нибудь случится и я увижу, что обязан этим вам, я предъявлю его гестапо.

— Я клянусь, клянусь! Никогда! — Лиля очень волновалась.

Шрагин видел, что она готова заплакать, но смотрел на нее с иронией.

— Прошу вас, Игорь Николаевич, не улыбайтесь, не презирайте меня. Я все-таки советский человек. Я не знаю, что со мной будет, но я знаю одно — я не могу порвать со своей страной… Не могу, поверьте мне. И ваша тайна будет для меня… там… моей гордостью. Поверьте мне. — Она зарыдала и выбежала из комнаты.

Шрагин посмотрел на часы, вздохнул и лег на постель. Он забылся минут на двадцать и очнулся с тяжелой головной болью и противной слабостью во всем теле. Вчера весь день он провел на борту самоходной баржи — от лютого ветра некуда было укрыться. «Недолго было и простудиться», — подумал Шрагин, не допуская и мысли, что он просто нечеловечески устал…

Глава 49