Грант вызывает Москву.

— Дурной ты парень, — вздохнул часовщик. — На кой мне твой долг, я сыт и сплю в тепле. Ты слышал о новом приказе?

— Что еще? — небрежно спросил Григоренко.

— Полиция теперь по домам ходит. Если мужчина или женщина с шестнадцати до пятидесяти лет нигде постоянно не работают, тут же в этап и в Германию. А кто вообще не работает больше чем шесть месяцев — в тюрьму на проверку. Ночью в доме, где я живу, троих взяли. Меня, сволочи, полчаса обсуждали. Рубаху мне задирали, проверяли, не сделал ли я горб из подушки.

Карлик замолчал. Было слышно, как за стеной будочки свистит метель и приглушенно гомонит базар.

— Сахарин немецкий, сахарин немецкий, — без конца повторял басовый голос рядом с будочкой.

— А мне они, сволочи, выгодное дело сорвали, — сказал Григоренко. — Схватили сегодня ночью того человека, который мне товар вез. Хорошо еще, что я словно почуял это — чемодан успел спрятать.

— Предчувствие — великое дело, — задумчиво сказал Карлик, который не верил ни одному слову Григоренко.

За стеной будочки базарный гомон вдруг затих и раздался властный крик:

— Стоять на месте! Всем стоять! Ни шагу!

— Опять облава, — шепнул Карлик. — Жмись сюда.

Григоренко послушно залез под высокий столик и присел там на корточки. Карлик прикрыл его листом бумаги, лежавшим у него на столе, и начал разбирать будильник.

— Что там видишь? — тихо спросил Григоренко.

— Сиди тихо, ничего не вижу. Верхнее стекло снегом залепило, а фанерку лучше не открывать.

Так, притаившись, они просидели довольно долго. Вдруг фанерка с треском отлетела, и в окошечко просунулась голова полицая.

— А, Карлик? Не купишь, случаем, часы? — Не дожидаясь ответа, он отошел от окошечка и в следующее мгновение распахнул дверцу будки. Сквозняком отмахнуло в сторону бумагу, которой был закрыт Григоренко.

— А это кто такой? Ну–ка, вылазь, покажись.

Григоренко выбрался из–под столика и стал перед полицаем.

— Чего в прятки играешь? — добродушно спросил полицай.

— Да грелся он у меня, — сказал Карлик.

— Ну–ка, выйдем на свет, потолкуем, — приказал полицай и вышел из будки.

Григоренко думал одно мгновение, а затем диким прыжком ринулся на полицая, сбил его с ног. Он знал: в трех шагах есть узкий проход между ларьками, а там уже край площади и улица…

Когда опомнившийся полицай поднял крик, Григоренко уже проскочил между ларьками. На краю базарной площади стояла машина, в нее грузили задержанных на толкучке людей, полицаи, стоявшие около грузовика, увидели бегущего Григоренко и стали стрелять. Григоренко слышал свист пуль, но вскоре его скрыл угол дома. Пробежав немного по улице, он перемахнул через невысокий забор, быстро пересек пустынный сад и, снова перемахнув через забор, очутился на другой улице. К счастью, тут никого не было, и он медленно пошел к центру города. Вскоре он вышел на главную улицу, подошел к кинотеатру и, недолго думая, купил билет.

До начала сеанса оставалось почти полчаса, но в фойе было уже довольно много народу. Григоренко стоял возле двери в туалет — на случай если явится полиция, он сможет воспользоваться окном уборной, которое выходит во двор соседнего дома. Но до начала сеанса ничего не произошло…

Григоренко сел и понемногу успокоился. Он смотрел фильм и думал о том, что ему делать. И чем больше он об этом думал, тем страшнее ему становилось. Положение казалось ему настолько безвыходным, что ему захотелось, чтобы киносеанс длился как можно дольше, целую вечность, спасая его от необходимости выйти на улицу. Ему мерещилось, что у подъезда кинотеатра его уже ждут гестаповцы. Потом он стал внушать себе, что уйдет отсюда благополучно, а на условленном месте увидит метку Шрагина, приказывающую ему немедленно идти на встречу. А там его уже будет ждать человек, который уведет его в безопасное место.

Гестаповцев у кинотеатра не было, и Григоренко без всяких осложнений дошел до места, где он ждал увидеть метку — приказ о встрече. Но метки не было. Он пошел дальше и вскоре оказался возле туберкулезной больницы. И его точно озарило: он вспомнил о врачихе, о которой однажды говорил ему Шрагин. Шел у них тогда разговор о бдительности. И в качестве примера Шрагин привел эту самую врачиху. Рассказал, как она все время лезет к нему с патриотическими разговорами, даже намекает, что готова прятать в больнице патриотов. А он ей не верит ни на минуту… И сейчас, стоя у больницы, Григоренко мысленно стал спорить со Шрагиным. «Почему он не верит этой врачихе? Он вообще никому не верит…» Он уговаривал и взвинчивал себя до тех пор, пока не принял решения.

Возле двери с табличкой «Приемный покой» ему на какое–то мгновение показалось, что он поступает неправильно. Но он тут же отбросил сомнения и постучал. Дверь приоткрылась, старушка в белой косынке спросила, что ему надо.

— Главного врача хочу видеть, — начальственно произнес Григоренко.

— Погоди тут, — сказала старушка и скрылась. Минут через пять на крыльцо вышла пожилая женщина в пальто, поверх которого был наброшен белый халат.

— Вы ко мне? — спросила она и, видя, что Григоренко медлит с ответом, пояснила: — Я главврач.