Граница надежд

В кабинете его обдало влажным утренним ветерком. Он всмотрелся в окутанные туманом горные вершины и нахмурился: близились неприятные дни и ночи с острыми болями в спине и правой руке. Всякий раз в осеннюю пору он заваливал себя работой и старался делать все возможное, чтобы нарушать предписания врачей, лишь бы доказать самому себе, что ему еще рано сдаваться.

«Мы превратились в винтики огромной машины. Резьба снашивается, уже не держит, и когда в один прекрасный день она совсем сотрется, ты просто выходишь из игры. На твое место поставят нового человека и...»

Генерал закрыл окно и, только опустившись на стул, ощутил слабость, которая, казалось, наполняла каждую клетку его тела.

...На совещании в Софии он наслушался выводов, заключений и предупреждений о неимоверной важности предстоящего учения. А ведь он и сам знал все это. На этой неделе он намеревался уделить немного времени своему дому, дочери, но его снова завертело это сумасшедшее время...

Машина остановилась внезапно, и генерал услышал голос водителя:

— Прибыли!

Ему хотелось хоть немного отдохнуть после утомительного путешествия. Он увидел свой дом. У него была привычка — после отъезда из города возвращаться прежде всего к себе домой, пусть хоть ненадолго. Домашний уют помогал ему преодолеть усталость.

Возбуждение, возникшее из-за событий вчерашнего дня и длительного путешествия, утихало, но в душе оставался горький осадок. Он испытывал необходимость перекинуться хотя бы двумя словами с Сильвой, чтобы убедиться, что он на своей земле...

Его дочь никогда не сердилась, если он будил ее в самое неподходящее время. Всегда поднималась, становилась на колени в постели и ждала, когда он усядется на краешек кровати, снимет фуражку и спросит:

— Я, кажется, тебя разбудил?

...Он остановился перед дверью и вставил ключ в замок. Снова, в который уже раз, прочел табличку на двери:

«Доктор СИЛЬВА ГРАМЕНОВА

ВЕЛИКО ГРАМЕНОВ».

Доктор... Он хотел, чтобы дочь стала журналисткой, у нее были к этому способности, но Сильва преподнесла ему сюрприз. Решила стать хирургом и стала одной из тех редких женщин, которые работают со скальпелем и иглой в руке. Однажды он ее спросил:

— Неужели ты не испытываешь страха, когда люди умирают в твоих руках?

— Я стараюсь, чтобы они не умирали, папочка, — последовал ответ. — Когда я что-нибудь делаю, то люблю, чтобы мне все было ясно, не желаю гадать на кофейной гуще.

Он не смог противопоставить ей серьезные аргументы. Только подумал: «Если бы она была мужчиной...» Он позволил дочери заниматься тем, к чему тянулось ее сердце. Так было в их доме и тогда, когда еще была жива Жасмина. Каждый занимался тем, что его увлекало. И все к этому относились с должным уважением. А их любовь становилась еще более сильной, еще более надежной.

Он открыл дверь, в ноздри ему ударил запах пролитого коньяка. На полу валялись окурки из опрокинутой на пол пепельницы.

«Свидетельство безумного пира», — попытался иронизировать Граменов. Он был в немалой степени озадачен. Никогда он не заставал свой дом в таком виде. Он слышал от своих друзей, что Сильва стала вести себя не так, как прежде, но у него все не хватало времени поговорить с ней, чтобы докопаться до истины.

Его взгляд остановился на портрете Жасмины. Как всегда, она смотрела на него с неизменной преданностью. Милая улыбка не сходила с ее лица.

Сквозняком раскачало раскрытые створки окон, они с грохотом стукнулись одна о другую, и к ногам Велико посыпались осколки стекла. Телефонная трубка задрожала в его руке. Он набрал номер и подождал. Он даже не знал, зачем ищет дочь, о чем будет разговаривать с ней. Было ли что-нибудь такое, что требовало разъяснений? Возможно, это была лишь тревога о ней...

В трубке послышался голое Сильвы:

— Алло, я слушаю вас... — Она явно была чем-то возбуждена.

— Я вернулся, — сказал Граменов и стал искать носовой платок, чтобы вытереть внезапно выступивший на лице пот.

— А, папочка, это ты?

— Я звоню из дома. Ты ничего не хочешь сказать мне? — холодно спросил генерал.

Она ему не ответила.

— И в следующую ночь я не вернусь, — продолжал он. — Если сочтешь, что у тебя есть ко мне дело, позвони. Я буду в штабе. — Он хотел уже прекратить разговор, но услышал ее голос:

— Не суди меня строго!.. На столе для тебя есть записка. — И из трубки послышались лишь отрывистые сигналы отбоя.

Граменов взял бумажку со стола. Смотрел на нее и почти ничего не видел. Думал о Сильве, о вине перед ней, своим единственным ребенком. Когда ей исполнилось восемнадцать лет, однажды вечером она его спросила:

— Что ты больше всего любил в маме?

— Все! — ответил он.

— Почему ты не женишься снова?

— Потому что она была частицей меня самого, — проговорил он медленно и сам удивился тому, какой простой оказалась истина. Прошло десять лет, и дочь заявляет сему: «Не суди меня строго!..» Он ли должен ее судить или она его? А если уже поздно?