Гранатовое зернышко

— Знаешь, я наконец-то поняла, — первой тишину нарушила Амина, — до этого все никак въехать не могла — почему, если уж он такой настырный, почему ни разу не попытался действительно в машину затолкать, отвезти куда-то и там уж жениться, ну или сделать то, что на самом деле его интересовало. Вот честно, миллион раз задавалась этим вопросом. Для этого-то в частности и оружие завела. И только сейчас будто прозрела. Я ему не нужна, ему нужно мне мстить. Не знаю уж за что, может, за то, что с детства отказывалась признать его авторитет и значимость. Но теперь не сомневаюсь в том, что права. Он столько раз появлялся в моей жизни, и после каждого хочется встать под душ и смыть с себя… кожу. Именно кожу, потому что после его слов я себя чувствую так, будто грязь не снаружи — а внутри, под ней…

— Это неправда. Ты хороший человек, Амина. В отличие от него.

— Да уж… Хороший, — Краевская тяжело прерывисто вздохнула. — Сначала сбежала из родного дома, подставив целую толпу близких людей. За столько лет не справилась даже, чем для них вылился мой побег. Сбежала ради большой любви, считая, что этим можно оправдать все, да только и любовь свою большую не сберегла. И оттуда тоже сбежала, чтобы осесть здесь. И здесь что? Здесь ни грамма пользы, ни грамма добра и света. Но самое ужасное, что он ведь совершенно прав.

— В чем? — Мир повернулся к ней, напряженно ожидая ответа. Он-то все сам прекрасно понимал, но хотел услышать от нее. Зачем? Чтобы потом долго переубеждать. Наконец-то в открытую. Переубеждать, что любя его, она не предает Илью, не изменяет ему и клятву свою не рушит.

Но Амина оказалась слишком упрямой.

— Ни в чем… — встала с кровати, подошла к окну. — Спасибо, Мирка, езжай домой, пожалуйста. Я сама побыть хочу. Подумать.

Конечно, тут же согласно свалить Мир не мог. Подошел сначала, плеча коснулся, почувствовал, как она тут же брыкнулась, как глянула — даже зло слегка. Вновь попросила оставить наедине с собой.

— А если я с тобой побыть хочу? То что мне прикажешь делать? — и это разозлило Мира. Впервые он позволил себе не заниматься «вхождением в ее положение», а разозлиться.

— Что хочешь, то и делай…

Ответ же ее взбесил окончательно.

Он таки ушел. Хлопнув громко дверью.

А потом поехал в тот парк, в котором когда-то катал ее на спине после свадьбы, того же мороженщика нашел, купил у него соленое карамельное извращенство, сел на ту же лавку, начал есть и злиться. Злиться и есть.

Зараза. И дура. И неизвестно, что хуже. Хотя в заразу-то он влюбился, а вот дуру из нее хотелось вытрясти. Вместе со всеми ее глупыми сомнениями и самоедством.

Откуда у нее времени-то хватает на то, чтоб постоянно себе рану расковыривать?

Она что, мазохистка что ли? Вот угораздило-то… Ой, попаааал…

Мир отгрыз кусок мороженого практически с остервенением, чтобы потом его с таким же остервенением и пережевывать, чувствуя, как кусочки соли хрустят на зубах.

И ведь бросить ее не сможет.

Только попытался представить себе, как появляется на ее пороге чтобы сказать, что он устал, что она его достала и в море слишком много рыбы, чтобы тратить столько времени и нервов на одну контуженную селедку, сразу же спасовал. Ну не сможет он уже от нее отказаться. Вроде бы немного времени прошло со знакомства, а он успел всей душой к ней прикипеть.

Все, как мечтал, получилось — совпали телами, душами, мыслями. Кроме одной — крайне навязчивой Амининой мысли о том, что любить его она не может.

— Дура… — Мир догрыз мороженое, салфетку бросил в мусорный бак со всей силы, к машине вернулся…

И к Амине тоже вернулся. Долго трезвонил, конечно. Был шанс, что она спит давно и он ее сейчас разбудит, но стыдиться Мир даже не пытался.

Открыла Краевская действительно не сразу, стояла — то ли заспанная, то ли заплаканная, завернувшись в большой байковый халат не по погоде, сложив руки на груди.

— Чего пришел? — спросила зло, изучая своим тяжелым взглядом. Будто искала, к чему придраться можно.

— Любить тебя хочу. Даже такую идиотку.

Не давая ей времени возмутиться, дверью перед носом хлопнуть, физически расправиться, зашел, за своей спиной хлопнул, обнял прямо такую — злую, над землей поднял и вглубь поволок.

Все же плакала, дура-то. Соленая вся.

Ну вот как с ней жить? Рядом — плохо. Ушел — плохо. Любишь — плохо. Не любишь — сразу в плач бросается… И сама не знает, чего хочет. И за себя решать не дает.

— Я тебя люблю, ясно? — не тратя времени зря, Мир развязал халат, ночную сорочку со странно дышащей, будто всхлипывающей, Амины стянул, теперь уже голое тело обнял, запрокидывая одной рукой голову, а другой все тело оглаживая. — И это не обсуждается. Поэтому если я дверью хлопаю, уходя, то это временно. Тоже ясно?

Амина кивнуть попыталась, но было тяжело, учитывая, что голову Мир фиксировал надежно.