Гранатовое зернышко

Амина молчала, волоча ту самую новую сумку к лифту в доме Мира самостоятельно. Нарушила молчание только чтобы ответить на попытку мужчины забрать ее.

— Тебе нельзя, придурку, — полоснула взглядом, словно кнутом, а потом поперла дальше — сама.

Молча ехали в лифте, молча вошли в квартиру. Молча начали жить.

Мир готов был к тому, что подобное может случиться. Но готовился к скандалу, к битой посуде и тому, что она видеть его не захочет, а получилось, что наоборот — осталась у него… но их мир погрузился в молчание.

Он желал ей доброго утра, она морозила его взглядом, он пытался поцеловать — получал по морде. Он смотрел на себя в зеркало, видел, как синяки сходят, и надеялся на то, что ее злость тоже отпустит.

За что злилась? Ему было понятно. Она-то считала Шахина слишком опасным. А он подставил себя под слишком большой риск. И случись с ним что-то — она бы себе не простила.

Десять дней не прощала. Из его квартиры поехала провожать Краевских. Вернулась лишь на следующее утро.

Он-то тоже собирался их проводить, но не посмел. Поэтому только позвонил. Поблагодарил и пообещал, что все у них будет хорошо.

Они тоже его поблагодарили — за Амину… И за Илью. Вот так.

Иногда Мир видел, как Амина выходит из ванной с красными глазами, но на его очередное извинение и попытку поговорить реагировала привычным уже злым взглядом, а потом уходила — в себя, в Баттерфляй, в свою пустую теперь квартиру.

Потепление наступило как-то неожиданно.

Мир проснулся однажды ночью, слыша тихие всхлипы. Амина сидела в кровати, смотрела не него — раскрывшегося во сне, на желтые уже синяки, которые выглядывали из-под футболки, и горько плакала.

— Иди сюда, — он сел, прижал к себе, стал укачивать, но успокоиться это не помогало, она расплакалась еще сильней, попыталась даже оттолкнуть, убежать, но не вышло.

— Ты идиот, Бабаев! — смахнула с лица слезы, заглянула ему прямо в глаза, будто бросая вызов, чтоб не думал, что она как любая другая слабая баба тут же сахаром растаяла от его тепла. А он и не думал. Его Амине-ханым — точно не сахар.

— Да, но иначе нельзя было, — а потом прежде, чем вновь возмущаться начнет — поцеловал. И так уж случилось, что то ли соскучились безумно, то ли Амина так до сих пор и не поняла — от чего ее сейчас больше разрывает — от нестерпимого желания и счастья, что он жив-здоров, или от злости, но вместо того, чтобы оттолкнуть — прижалась, вместо того, чтобы зубами цапнуть, со всей силой ответно прильнула к губам, вместо того, чтобы щипать, кусать, колоться, стала гладить-гладить-гладить. Синяки все, ссадины, ушибы.

Но нежности надолго тоже не хватило — секс у них вышел практически такой же схваткой.

Смяли к чертовой матери постель, перецеловали друг друга — он ее загорелости, она его синяки, губы поприкусывали, парочку новых синяков заработали, а еще дышали тяжело и кричали даже. Всю ночь успокоиться не могли. А утром Амина все же затихла. Вновь стала как бархатной, кошкой, которую гладишь по спинке, а она мурлычет и ластится. И ласки эти разительно отличаются от ночного безобразия. Но взлетаешь по утрам не ниже…

А потом можно и поговорить.

* * *

— Как ты проводила родных? — Амина лежала на животе, закрыв глаза и тихо наслаждаясь ласковыми поглаживаниями Мира от самого затылка и до копчика. Он тоже наслаждался — глядя на нее и чувствуя, насколько переменилось ее настроение. После шторма у них наступил полный штиль. Амина стала будто глиной, которую можно было мять в руках, создавая самые невообразимые фигуры. Конечно, штиль тоже обещал быть временным, но мгновение надо было ловить.

— Грустно… — Амина ответила, а потом замолчала, вспоминая…

Провожать Краевских действительно было безумно грустно.

А еще все было как-то впопыхах и скомкано. Она не могла расслабиться и полностью сосредоточиться только на них. Все ее мысли постоянно возвращались к Миру. Миру, которого ей одновременно хотелось убить… И за которого было так страшно…

Увидев его в аэропорту, Амина действительно тут же все поняла. Ну не из тех Мир мужчин, которые дерутся без причины. А причина у него могла быть одна. К сожалению, Амина даже знала ее имя и периодически встречалась с ней взглядом… в зеркале.

Еще когда-то давно, в Баку, Амина долго вычитывала Илью за то, что полез из-за нее в драку. Объясняла, что оно того не стоит. И она этого не хочет… Краевского тогда ее слова не проняли. У них, у мужчин, своя система координат в этом плане и свои понимания — что делать стоит, а что нет.

Позже, когда Шахин избил Илью уже в Краснодаре, Амина долго не могла простить себе, что мужу пришлось пережить такое из-за нее. Краевская представляла, как это могло происходить, как он потом — избитый — лежал в подворотне, ожидая то ли смерти, то ли спасения, и чувствовала себя ответственной за это.

Не будь в жизни Ильи ее — не было бы тех драк, крови и боли. Прожил бы он дольше? Одному богу известно, тут Амина запретила себе гадать и предполагать. Но вот то, что оставила любимого наедине с опасностью, которая звалась Шахином и его дружками, так себе и не простила.