Графские развалины

Двери распахнулись, Гном выпрыгнул на перрон, всматриваясь в других вышедших пассажиров — было их на всю электричку десятка полтора, не больше. Поезд укатил дальше в ночь.

Гном увидел-таки два знакомых лица — парня и девушку, поспешил к ним, растягивая губы в улыбке. Вместе всё веселее будет добираться…

Про валявшуюся в тамбуре падаль он почти уже позабыл. Предстояли три дня отдыха (работал Гном день через два, но поменялся сменами с напарником), и неприятный эпизод испортить хорошего настроения не мог. Пятна крови на армейских ботинках не были видны в свете перронных фонарей. Улыбаясь, Гном сказал парочке:

— Привет! На тачку скинемся?

Шли по лесу гномики — II

Свою мать Гном убил через месяц после того, как ему исполнилось восемнадцать. Ровно через месяц, день в день.

Но мысль вынашивал давно, лет с четырнадцати, пожалуй. Обдумывал неторопливо, день за днём, обкатывая в уме детали и подробности — так речная вода долго обкатывает угловатую гальку, превращая в идеально гладкие камни-голыши.

Годам к пятнадцати план созрел — безупречный план, не сулящий своему исполнителю никаких неприятностей. Но — пришлось отложить. По одной веской причине.

Причиной этой стала судьба переехавшей в Спасовку семьи Рыбаковых. Переехали они (вернее, сбежали) из терзаемого войной Таджикистана, родни или знакомых здесь не имели, просто увидели табличку «ПРОДАЁТСЯ» на покосившемся, изрядно подгнившем домике, и купили за сущие гроши. Жили Рыбаковы — отец, мать и двое детей — небогато, всё за годы нажитое кануло при бегстве. Но старались изо всех сил, Рыбаков-отец работал на двух работах, все свободные минуты посвящая восстановлению захиревшего хозяйства; мать — на одной, но тоже не знала отдыха, заваленная домашними хлопотами; дети помогали чем могли. И казалось, дело пошло на лад, а потом всё рухнуло в одночасье. Мать слегла с сердечным приступом — надорвалась, не выдержала бешеного ритма жизни. Отец, измотанный и переживаниями, и банальной бессонницей, — бросить ни ту, ни другую работу не мог — утром шел от жены, из Коммунарской больницы. Шел, надо думать, на полном автопилоте. Не видя ничего, шагнул на проезжую часть — прямо под мчащийся «жигулёнок». Умер он на месте, мать — спустя два дня, на больничной койке. У осиротевших детей — девочки пятнадцати лет и мальчика шести — родственников, способных взять под опеку, не нашлось. Приговор комиссии по делам несовершеннолетних (несмотря на все уверения Маши Рыбаковой, что сможет вести хозяйство и присмотреть за братом) был прост: детдом. Вернее, два разных детдома. Маша после приезда сюда тусовалась с той же компанией, что и Гном; заведение, куда она попала, оказалось неподалёку, и как-то, недели через две, они её навестили. Больше всего Гнома поразили не Машины некогда шикарные волосы, теперь коротко и неровно остриженные, и не свежий синяк на скуле, а её глаза. Мертвые. Так же мертво звучал голос, когда она говорила: выдержит ещё несколько дней, не больше, потом сбежит или вскроет вены… Не сбежала. В Спасовке, по крайней мере, не появилась. Что с Машей делали в детдоме, Гном не знал и знать не желал, но понял: сиротой до восемнадцати лет ему становиться нельзя. На то, что опеку над ним в случае смерти матери отдадут единственному родственнику — дядьке-алкоголику, живущему в Волосово, никакой надежды не было.

Его мать осталась жить. И прожила ещё три бесконечных для Гнома года.

А началось всё, когда ему исполнилось тринадцать (или ещё не исполнилось? — Гном не помнил). Началось ночью — и продолжалось ночами. Началось, когда он лежал на своей жесткой койке — пружины неимоверно растянулись, сетка провисла чуть не до пола, пришлось подложить деревянный щит. Бока на этой твердокаменной конструкции отлеживались безбожно, и Гном всегда спал на спине. Спал беспокойно — всё чаще по ночам охватывало непонятное томление, а однажды утром Гном даже испугался, что обмочился во сне, но быстро понял, что трусы испачканы чем-то другим, липким и непонятным. Об этом маленьком происшествии Гном не сказал никому — он вообще ни с кем и никогда не делился своими проблемами — и остался в блаженном неведении. В общем, это ему нравилось — чувство нарастания внутри какой-то неясной силы… И нравились интересные сны, снящиеся всё чаще.