Графские развалины

Подгрохотала электричка — почти пустая, в каждом вагоне два-три человека, не больше. Гном мирно вошел, плюхнулся на пустое сиденье.

Ехал он с работы. Гном украшал своей персоной охрану большого, круглосуточно работающего продовольственного магазина, расположенного неподалеку от метро «Купчино». И числился, надо сказать, на хорошем счету у начальства.

С коллегами, правда, не ладил. Начальник охраны, косящий под братка Женя Бородин, сразу по приходу начал Гнома втягивать. Дело у него было поставлено на широкую ногу, все подчиненные оставались ему должны и выполняли не столько служебные инструкции, сколько приказы Женьки, зачастую с этими инструкциями идущие вразрез.

Но с Гномом у Бородина дело как-то не выгорело. Первая попытка напоить его стала и последней — пил Гном лишь пиво, причем взбодренное водочкой отодвинул — дескать, горькое; а налившись до краев любимым напитком, стал мрачным и апатичным — вот и все последствия. От косячка отказался бесповоротно, у Гнома пила запоем и курила, как паровоз, мать, которую он ненавидел. Подбить его на такие дела не стоило и пытаться. Сетей азарта тоже избежал. Посаженный за накормленный автомат, равнодушно сгреб выигрыш, но при первом же проигрыше встал с вращающейся табуретки: хватит.

В общем, ко двору не пришелся.

Такие у Женьки не задерживались, и через три дня Гнома подставили. Предстояло ему покрыть убытки от чужой покражи и с позором уволиться, алгоритм был отработан, но с Гномом дал осечку. На следующий день побледневшая продавщица пригласила директора и вице-директора в комнату охраны, где за столом сидели в напряженных позах Гном и некто Пузырь, правая рука Женьки Бородина. Означенный Пузырь немедленно и с подробностями поведал крайне интересные вещи — начиная от механизма появления многих недостач и заканчивая тем, каким образом оказался подставлен Гном. Когда ошарашенное нежданными откровениями начальство вышло, Гном напоследок от души — будто колол ладонью два грецких ореха — стиснул мошонку Пузыря, которую держал под столом в течение всего разговора.

Охрану перешерстили, половину уволив, и в конце следующей смены Гнома уже поджидали четверо уволенных, настроенные весьма решительно.

Честно говоря, это оказалась не лучшая их идея. Гном понятия не имел о джентльменских правилах боя, вообще о каких-либо правилах. Вызванная доброхотом-прохожим милиция спасла не деревенского бычка, но его противников. Гном тоже получил повреждения, но с уроном глупой четверки они в сравнение не шли. Ладно, поломанные кости срастаются практически бесследно, но разорванная до уха щека одного из дурачков осталась вечной отметиной… Начальство Гнома тут же зауважало и отмазало от милицейских разборок. Ему даже предлагали занять опустевшее Женькино место — он отказался, не чувствуя призвания командовать кем-либо…

…Поезд подходил к Павловску. Гном ненадолго задумался: сойти сейчас или проехать ещё одну остановку, до Антропшино? При втором варианте предстояло пересекать пешком и в темноте долину Славянки — часа полтора ходьбы до жилища Гнома. Но автобусы от Павловска уже не ходили, а ночные рейсы последней маршрутки — дело труднопредсказуемое.

Поезд начал притормаживать. Гном направился в тамбур. Решил всё-таки выйти. Найдутся уж, надо думать, на всём паровозе двое-трое желающих до Спасовки, скинутся с ним на тачку… В вагоне не осталось никого, Гном был последним пассажиром.

В тамбуре, однако, стояла баба. Точнее, бабища — необъятная и гнусная, донельзя напомнившая Гному его мать. Даже дыхание оказалось похожим до одури — с каким-то побулькиванием-похлюпыванием. Не иначе как жирная дура страдала хроническим насморком, но о существовании носовых платков не подозревала… Так и ходила, втягивая сопли обратно.

Гном, закаменев скулами, почти прижался лицом к стеклу, ожидая, когда двери откроются. Они всё не открывались — поезд, как выяснилось, притормаживал не у платформы, а в полукилометре от неё, на семафоре. Бабища мерзко хлюпала в самое ухо. Гном развернулся к ней и сказал, с трудом сдерживаясь:

— Ещё раз швыркнешь — убью.

Рот жирной жабы недоуменно приоткрылся. И тут же она хлюпнула носом — вдвое громче прежнего.

Гном ударил. Кулак глубоко утонул в жировой подушке груди. Бабень распахнула зевалку во всю ширь — не от боли, что она там могла почувствовать через свой слой сала? — скорее от изумления. Вторым ударом он врезал прямо в распахнутый хавальник, чтобы заткнуть рождающийся где-то в жирной утробе вопль.

Почувствовал, как пальцы ободрались о выбиваемые зубы. Бабища отлетела к противоположным дверям тамбура. Гном бил её ногами с чувством гадливости, словно пинал здоровенную кучу дерьма, мягкую и податливую.

Тронувшийся поезд снова затормозил, теперь уже у платформы. Баба ворочалась на заплеванном полу раздавленной огромной лягушкой. Гном подпрыгнул и приземлился обеими ногами ей на грудную клетку. Под армейскими ботинками что-то мерзко хрустнуло. Из хрипящего рта полилась кровь.