Графоман

Преподавание в летней школе подходило к концу. Пресловутая Хейли успокоилась, сидела тихо, и писала все свои тесты на самую низкую отметку, которая все еще не считалась 'завалом'. Гриша давно не думал, пожалуется она на него или нет. Он просто знал, что жаловаться эта самовлюбленная идиотина не будет, хотя бы потому, что он с ней оставался для дополнительных занятий, и мамзель видела, что он добросовестный преподаватель и не стоит на него 'гнать', иначе ей же будет хуже. Включался примитивный инстинкт самосохранения. Гриша это знал заранее, тем хуже, что тупость Хейли стоила ему пары часов в неделю. Черт с ней. По дороге домой он ее сразу выбрасывал из головы. Они с Марусей решили съездить в Париж. Лето, там сейчас не очень-то: жара, толпы туристов, дорого … но в голубой дымке недоступности. Когда-то юные Гриша и Маша все бы отдали лишь бы туда попасть, Париж все еще казался им обоим самой привлекательной заграницей. Билеты Гриша пока не купил, они казались дорогими, он все еще не был уверен, что так уж туда хочет.

Надо же, теперь, чтобы им отправиться в Париж, нужны было просто потратить деньги, а раньше … Гриша помнил, как еще в институте, его 'отобрали' в поездку. Как он готовился к прохождению разных партийных и комсомольских комиссий, как учил имена всех первых секретарей компартий, да ничего не понадобилось. На что он надеялся с фамилией Клибман в 79 году? И однако надеялся, дурак, верил, что он подходит: и активист, и учится хорошо, и делегации сопровождает по линии КМО, посещает кружок синхронного перевода. Когда комсорг курса поставил его в известность, что его фамилия уже не в списке, Гриша удивился, расстроился, и даже зачем-то спросил 'почему?'. Комсорг замялся и обещал разузнать. А дома он сказал родителям, что его не пускают, возмущался, даже говорил, что может еще 'все образуется'. Папа по обыкновению промолчал, а мама вздохнула: 'Гришенька, успокойся. Бог с ними. Не лезь никуда'. Как это не лезь? Конечно он прекрасно понимал, что мать права, что ничего тут не сделаешь, и все-таки он не мог с этим смириться. Звонил Валере, горько жаловался, 'вот, мол, видишь, Валер, что делается. Совсем, сволочи, обнаглели'. Валера не стал его разуверять, что 'не может быть', знал конечно, что 'может'. Он молчал, а потом вдруг в конце разговора сказал: 'Ладно, Гриш, не переживай, мы с тобой еще везде побываем. И не будем ни у кого спрашивать разрешения. Они просто не смогут нас с тобой 'отпустить или не отпустить'. Не будет у нас никаких 'они'. Ты понял?' Грише было 19 лет, и ему было очень трудно себе представить жизнь без 'них'. А Валера уже, выходит, представлял. Об иммиграции они тогда еще и не говорили. Какие-то евреи вокруг ехали, но друзей это не касалось.

Если не считать мелких огорчений насчет выезда за рубеж, то в этот период конца 70-ых начала 80-ых, у них была 'сладкая' жизнь, самый пик их мужской плейбойской карьеры, прямо какая-то 'звезда пленительного счастья'. Звезда и потом не закатилась, но компании, выпивки, женщины, вся эта пьянящая свобода первой юности, потом уже не могла достичь накала того десятилетия, доставить того первозданного удовольствия упоения своей молодостью, властью, привлекательностью и силой.

Гриша ехал из спортклуба, где он занимался на тренажерах бок о бок с гораздо более молодыми мужчинами. Рядом тягали тяжелые штанги мальчишки не более 16-ти. Он себя с Валерой такими очень хорошо помнил.

Интересно, с кем их можно было бы в этом возрасте сравнить? С петушками, щенками, молодыми львами, голодными волчатами. Всего в них было понемногу от этих животных. Вот им по 15 лет, позади девятый класс, впереди 10-ый, последний год, надо будет поступать. Сейчас последние каникулы, что-то должно случиться, хватит быть детьми, пора взрослеть. Как они тогда с Валерой понимали взрослость? Ну, первое – это свои деньги. Ребята их возраста не стремились и не умели зарабатывать. Кому-то из их ровесников может и хотелось лишних денег, но … разные 'но' никто решить не мог, а они с Валерой решили. На улице Панфилова был большой овощной магазин, там работала директором мать их одноклассницы, которой Валерка помогал по математике, а после урока у нее дома, немного тискал, унося ноги перед самым приходом с работы ее матери, приятной крашеной блондинки. Валера там у этой Галочки часто обедал, валялся на диване, но мама хотела его как-то посерьезнее отблагодарить. Денег она дочкиному репетитору предлагать стеснялась, а тут случай представился.