— Катерина Ивановна, вы говорите глупости. Масоны — это множество мыслящих, не подчиняющихся монаршей воле людей, объединенных в организацию с твердой дисциплиной. Дисциплиной по разуму — не от страха. И все эти люди могут оказаться сторонниками наследника престола. Вот вам суть дела.
— Неужели это так, государь? Неужели ревность к власти…
— А что иное? Хотя императрица и делает в своем указе все, чтобы скрыть истинные свои побуждения.
— Что же, императрица права в главном: масоны все на вашей стороне, как все сколько-нибудь образованные люди.
— Ей стали известны даже те немногие личные встречи, на которые приходилось согласиться.
— Но ведь каждый раз речь шла всего лишь о книгах, которые вы, государь, хотели иметь, а они вам доставляли. Вы не крылись с этими встречами.
— Как видите, к сожалению. К сожалению прежде всего для этого злосчастного поручика. Хотите знать содержание указа? Нет-нет, вы положительно должны его знать. Мне кажется, в нем эта до мозга костей фальшивая женщина превзошла самою себя.
— Государь, сжальтесь!
— Оставьте меня в покое. Вот вам обвинения, в некоем, никак иначе не раскрытом, гнусном расколе. Некие корыстные обманы, также никакими документами не подтвержденные. Сношения с герцогом Брауншвейгским и многими иностранцами — открытые, явные, связанные исключительно с масонством.
— Но государь, значит, обвинению подверглись все масоны? Это произведет настоящий переворот в нашем обществе.
— В том-то дело, что нет. Указ не распространяется на всех масонов. Он выбирает единственного среди них — кто общался с наследником престола — и на него одного обрушивает всю тяжесть необъясненных обвинений и фантастическую кару. Вы можете себе вообразить: 15 лет одиночного заключения в крепости!
— Боже праведный!
— И это еще в виде величайшей монаршей милости. Именно милости! Высочайший указ так и говорит, что за свои «обнаруженные и собственно им признанные преступления», а дальше — «хотя он и не открыл еще сокровенных своих замыслов». Каково?
— А у него, говорят, остались дети круглые сироты. Супругу господин Новиков недавно будто бы похоронил. Она кончила наш Смольный институт.
— Вполне вероятно.
— Не знаю, стоит ли вас, государь, огорчать еще одной подробностью. Но вы говорили о жестокости…
— Я слушаю, Катишь.
— Эти дети больны. Тяжело больны. Когда посланная главнокомандующим Москвы князем Прозоровским в новиковскую деревню команда производила обыск, солдаты настолько напугали детей, что один потерял с того времени дар речи, а другой бьется в постоянных нервических припадках.
— Наглядная иллюстрация к образу всемилостивейшей и справедливейшей убийце моего отца.
— Государь, им надо помочь!
— И тем приговорить к смертной казни. Императрица в таком случае отыграется не на вас или мне, а на самых беззащитных. Вы еще не поняли этого?
— Ты не перестаешь меня удивлять, мой друг.
— Что же на этот раз, ваше величество, вы хотите поставить мне в вину?
— Почему же сразу в вину. Я просто удивлена, что ты не прибег к моему вполне дружескому, да кстати и необязательному для тебя совету.
— Вы хотите сказать, я не озаботился получением соответствующего указа императрицы. Но я подумал, что шефу кавалергардов нет нужды беспокоить государыню таким простым вопросом, как назначение собственного секретаря. Я не ошибся — разговор идет об Альтести?
— Никогда не слышала этого имени.
— Что же из того?
— По-видимому, этот господин никак не зарекомендовал себя по службе и не известен среди высоких чиновников.
— Значит, у него замечательная перспектива. Кто знает, может, через считанные месяцы или даже недели вы сами захотите иметь Альтести в своей высочайшей канцелярии.
— Время покажет. Но хоть сейчас объясни мне, Платон Александрович, чья это креатура?
— Креатура? Вы полагаете, ваше величество, я не сумею сам отыскать полезных мне людей, во всяком случае, без подсказок ваших прямых слуг.
— Единственное, что я узнала о нем — он совсем недавно вступил в российскую службу.
— Ах, так вы уже собрали необходимые сведения, ваше величество. В таком случае у меня есть встречные претензии: почему вы не пожелали обратиться непосредственно ко мне? Чем вызвано ваше недоверие или предусмотрительность?
— Платон Александрович, поверь, я меньше всего хотела уязвить твое самолюбие.
— И тем не менее чувствительно уязвили чувство собственного достоинства. Я не желаю жить, как таракан в стеклянной банке. Если вы желаете применять свои методы просвещенного правления, или иначе — просвещенного сыска, то ради Бога, не на мне. Я этого не потерплю.
— Но, друг мой, ты снова возбужден выше всякой меры.
— Ищите причины в собственных действиях, ваше величество. Сомневаюсь, чтобы у вас был более преданный человек, чем Платон Зубов, и тем не менее вы не устаете его подозревать и проверять.
— Платон Александрович, ты делаешь из мухи слона.