— Один раз сказал: знать ничего не знаю, и все тут. Да вы, матушка-государыня, и в мыслях дела этого не держите. Разберемся во всех винах вольных и невольных. Ведь я, государыня-благодетельница, без Божьей помощи ни шагу. Коли где силу и приходится применить, так сразу акафист Иисусу Сладчайшему и Пречистой его Матери прочитаю.
— Знаю, знаю, Степан Иванович. Ты лучше скажи — в крепости Новиков под своим именем?
— Как можно — под нумером. Преступник государственный, особо опасный — какие уж тут имена.
— Вот что я тебе скажу, Степан Иванович. Хочу, чтоб над твоим подопечным суд был!
— Государыня-благодетельница, а как же с оглаской? Не избежать ведь!
— При закрытых дверях чтоб судили.
— Как прикажете, государыня. А приговор какой?
— К тягчайшей и нещадной казни.
— Через повешение? Или четвертование?
— На усмотрение судей.
— Судей когда, государыня-благодетельница, назначите?
— Держи записку — всех написала. Прочтешь — уничтожь. Нечего ее хранить.
— И приготовьтесь вот к чему. Сначала Новикову приговор объявить и в камеру смертников забрать. А на следующий день, как все перечувствует, о великой монаршей милости сообщить: пятнадцать лет заключения. В крепости. Одиночного.
— Боже, как я ненавижу эту женщину, как ненавижу…
— Государь, я не спрашиваю, о ком…
— Я ничего не скрываю. И не буду скрывать! Речь идет об императрице, об этом чудовище, отравившем мне всю жизнь!
— Бога ради, государь! Как можно!
— Я так думаю и так чувствую!
— Но ведь кругом уши! Вы не в безопасности каждую минуту. Если вам не дорога ваша собственная жизнь, пожалейте тех, кто без вас не мыслит своего существования. Поостерегитесь, сир!
— Император! Если бы это говорили не вы, Катишь, я бы принял подобное обращение за насмешку. Да, да, именно насмешку.
— Мой государь, я говорю о том, что неизбежно совершится: вы поднимитесь на отеческий престол и тогда…
— Вы повторяете эту перспективу как заклинание, Катишь, но ваше заклинание раз от разу теряет свою силу.
— Заклинание! Побойтесь Бога, мой государь, это всего лишь констатация освященного временем порядка вещей.
— Катерина Ивановна, остановитесь! Вы знаете, что довело меня до исступления? Нет? Так не пытайтесь осуществить воскрешение Лазаря — оно удалось только нашему Вседержителю. Вы знаете, что этот несчастный книгоиздатель Новиков был привезен из Москвы в Шлиссельбургскую крепость? И подвергнут допросу не кем-нибудь — самим Шешковским?
— Господи, сохрани и помилуй…
— Да, да, императрица передала в руки кнутобойцы умирающего человека. Более того — дала этому выродку рода человеческого специальные указания не предпринимать никаких мер предосторожности.
— В чем бы он ни был повинен, но Шешковский…
— Почему же, я скажу вам, в чем вина Новикова. Меня не интересует, что именно решили ему приписать.
— До меня дошло, что речь шла о масонстве.
— И что из того? Оно никогда еще в Российской империи не запрещалось, не так ли?
— Да, но воля императрицы…
— Воля императрицы обратилась на одну-единственную подробность: связь масонов с великим князем, наследником престола.
— Но ведь это дело вашей совести, государь, вашего душевного выбора. Человеку нельзя приказать…