— Так дурно говорить, но меня подстерегла удача: великая княгиня почувствовала себя нездоровой и решила не выходить со своей половины.
— Что-нибудь серьезное, ваше величество?
— Полноте, Катишь, обычные фантазии, которыми она старается обратить на себя общее внимание.
— Но, может быть, это не так.
— Оставьте ваше милосердие, друг мой. Необходимость постоянно чувствовать себя привязанным к Марии Федоровне мне кажется большим злом, чем все козни Большого двора.
— Ваше высочество, но раз этот недуг неизлечим и ничего изменить нельзя, остается стараться о нем по возможности забывать. Мы с вами одни — разве это не чудесно?
— Но повод моего разговора далеко не так приятен, чтобы ему радоваться. Вы видели нового кандидата в флигель–адъютанты императрицы?
— Да, государыня сочла нужным представить нас друг другу, а вернее — показать и назвать меня этому молодому человеку.
— Даже так. Впрочем, если все пойдет привычным чередом, скоро ему будут представлять посланников и спрашивать его мнения о назначении министров. Но вы не сказали своего мнения о нем.
— Ваше высочество, боюсь, здесь не о чем говорить.
— Что вы имеете в виду?
— Это полное ничтожество.
— Вы не преувеличиваете?
— Что можно здесь преувеличить!
— Прежде всего он достаточно хорош собой.
— Дело вкуса. Мне кажется, все гусары на одно лицо.
— Тем не менее я слышал отзывы придворных дам о его привлекательности.
— Сделанные с расчетом, чтобы они дошли до ушей императрицы.
— Но в самом деле…
— Ваше высочество, если вы настаиваете на более подробном отзыве, пожалуйста: он не умен, не образован, плохо воспитан и — у него отвратительное французское произношение.
— Катишь, вы очаровательны и вы совершенно выдали себя!
— Позвольте, ваше высочество, чем же?
— Дурным французским. Вы маленькая снобка, моя дорогая, и не можете не гордиться собственным произношением.
— Вовсе нет, ваше высочество. Или, во всяком случае, не в данном случае. Вы просто не слышали, как безбожно этот молодой человек коверкает слова, путает мужской и женский род, а глаголы, а спряжения! Не знаю, в какой деревне он получил подобные навыки!
— И этого достаточно, чтобы вы не заметили смазливого лица?
— Естественно. Смазливая, как вы изволили отозваться, внешность может быть и у простого скотника, но скотник по крайней мере не будет строить из себя того, кого он из себя не представляет.
— Ваша категоричность меня просто завораживает. Вы никогда не применяетесь к мнению собеседника.
— В данном случае я даже не знаю этого мнения.
— Сначала ответьте мне на вопрос: как этот Зубов — надо же иметь такую поэтическую фамилию! — отнесся к вам?
— Вы знаете, ваше величество, с необычайным почтением, и это меня искренне удивило.
— Он выделил вас среди других?
— Совершенно явно. Он как-то особенно низко поклонился и даже попытался сказать достаточно неуклюжий, но очень высокопарный комплимент, хотя это далось ему явно нелегко.
— Вообразите, Катишь, он совершенно безукоризненно держал себя и в отношении меня, так что у императрицы даже появилась на лице недовольная гримаска.
— Мне сказали об этом.
— Вот видите. Более того. Сегодня утром он примчался из Царского с совершенно пустяковым известием, заявив на мой вопрос, что государю–цесаревичу обязан всяческой почтой только флигель–адъютант, а не любой придворный, и что такой чести он никому не уступит.
— Вы поверили в его искренность?
— Конечно нет, но в расчет — несомненно. А может быть, это входит в его отношение к престолу и венценосцам вообще.
— Как бы хорошо это было.
— Какая разница!
— Ваше высочество, но получается, что этот Зубов не станет, усиливать недовольство императрицы Малым двором.
— Если только прыткий флигель–адъютант не изменится до неузнаваемости в ближайшие же месяцы. Но если бы вы знали, Катишь, как отвратительны мне все эти амурные интриги императрицы! И эта женщина словно похваляется ими.
— Может быть, вы нашли удивительно удачное выражение, ваше высочество. Можно предположить, что разговоры о флигель–адъютантах ей важнее, чем общение с ними.
— Компенсация давно ушедшей молодости?
— Опять ты мне, батюшка, конфектов принес, уважил старуху. Экой ты, Платон Александрович, предупредительный. Уж как тебя за любезность твою благодарить — и не знаю.
— Не стоит благодарности, Марья Саввишна. А ваше доброе слово мне сегодня как никогда нужно.
— Что так, батюшка?
— Дело важное сделать хочу, да робею. Может, не ко времени.
— Робеешь? Да полно, Платон Александрович! Уж к тебе ли государыня наша не ласкова?
— Не знаю, как к делу подступиться. Очень по сердцу братцу моему Дмитрию невеста одна пришлась, только захочет ли за него идти. Вот и хочу государыниной поддержки.
— Ах, ты о Вяземской, батюшка!
— Откуда все вы знаете, Марья Саввишна? Всегда диву только даюсь.
— А как бы мне иначе государыне угодной да нужной быть. На то и дворец, батюшка: не доешь, не доспи, лишь бы новостей не пропустить.
— Вы-то сами как на такое дело смотрите, Марья Саввишна?
— Свадебка всегда дело славное.
— Никак что-то вас смущает?