Граф Платон Зубов

— А как же? «Трутень» выходил, «Живописец», «Кошелек» — и все закрывать пришлось из-за монаршего гнева. Того задел, о том не так высказался. Сатира никогда власть имущих не радовала. Спасибо, Михайло Матвеевич Херасков аренду типографии университетской московской предложил, а то беда.

— Зато в Москве все отлично у вас пошло.

— Надолго ли, Дмитрий Григорьевич? У меня в памяти каждый день на счету.

— Разве вы не сразу Дружеское ученое общество образовали? А через год и до первой в России Типографической кампании дошло. На паях.

— Кабы не было указа государыни «О вольных типографиях», ничего бы не вышло.

— Так был указ!

— А не успела его государыня подписать, как мое дело с учебниками началось. Ведь одного хотел — чтобы книг побольше было да стоили они подешевле. Ревизоры проверили: копейки себе не нажил, а едва не всего состояния лишился. За что пеню наложили, по сей день не знаю.

— Друг мой, есть у меня одна мысль.

— Какая же?

— Государыня слишком предубеждена против мартинистов и уговорить ее вряд ли кто сможет.

— Но мартинисты не представляют никакой опасности для престола. Наше дело — просвещение и только просвещение. Кому же оно может вредить?

— Николай Иванович, мы будем попусту терять время. Вот если предпринять иной демарш. Ведь место главы ложи у нас пустует.

— Вы сами знаете, о какой кандидатуре все думали.

— Еще бы, о великом князе Павле Петровиче.

— Тише! Бога рада, тише! Так не к нему ли обратиться?

Царское Село. Екатерина II, А. А. Безбородко.

— Государыня, известия от нашего посланника во Франции!

— Что вас так взволновало, Безбородко?

— Бастилия пала, ваше величество!

— Бастилия? Обыкновенная тюрьма? И что значит — пала? Ее кто-то пытался штурмовать?

— Ваше величество, сообщение посланника на редкость подробно о сем рассказывает. Если позволите…

— Прошу вас. И — не пропускайте мелочей, раз это произвело такое впечатление.

— Во всех государствах, ваше величество. Наверно, надо начать с того, что это была действительно крепость, обращенная одной стороной к Парижу, другой к Сен–Антуанскому предместью. Заключенных в ней содержалось очень немного, только по личным распоряжениям короли, но условия содержания отличались большей, чем в других тюрьмах, строгостью. Парижане ненавидели при всем том Бастилию настолько, что уже существовал план ее сноса и устройства на этом месте площади, которой предстояло носить название площади Людовика XVI–го.

— Это значит, король предугадывал возможные события и, как всегда, опаздывал.

— Да, государыня, именно так. 14 июля вооруженная толпа парижан подступила к тюрьме и потребовала от начальника сдачи. Губернатор, как здесь его называли, наотрез отказался.

— Но ведь король не мог не знать о намерениях этого вооруженного сброда!

— По всей вероятности, но от него не последовало никаких указаний. Губернатор был предоставлен самому себе. Впрочем, наш посланник пишет, что в его распоряжении имелся гарнизон из 82 инвалидов, 32 швейцарцев, и это при 13 боеспособных пушках. Но главное Бастилию защищали толстые стены и могучие подъемные мосты.

— Большим такой гарнизон назвать трудно, но ведь они были наверняка достаточно хорошо вооружены и обучены?

— Государыня, по всей вероятности, число нападавших оказалось слишком велико, а их ярость не знала границ. Чтобы защитить себя от выстрелов сверху, народ притащил три огромных воза соломы и поджог их. Едкий дым лишил защитников крепости всякой ориентации, и губернатор решил Бастилию взорвать.

— Он остался верен своей присяге! Впрочем, на что было ему рассчитывать: толпа все равно растерзала бы его. Можно сказать, что он искал более легкой, но и достойной смерти.

— И это ему не удалось. Унтер–офицеры предупредили намерение губернатора, заставили его созвать военный совет, который почти единогласно постановил сдаться мятежникам.

— Это отвратительно! Офицерам и солдатам сдаться уличному сброду!

— Они заплатили за свою измену, государыня. Часть из них тут же была повешена. Не удалось спасти даже губернатора, хотя начальники мятежников и гарантировали ему жизнь. Губернатора обезглавили, а его голову, воткнутую на пику, потом таскали много часов по всему Парижу.

— А узники? Они были освобождены? Сколько их было?

— Всего–навсего семеро, государыня, среди них граф де Лорж, который содержался в заточении сорок лет.

— И кто-то среди парижского сброда помнил еще о нем?

— Вряд ли. Во всяком случае, посланник ни о чем подобном не пишет. Скорее всего толпа боролась с символом королевского могущества — не за отдельных узников.

— Но вы ничего не говорите о короле! Где был он во время этих событий? Что делал? Какие приказы отдавал?

— На следующий день после падения Бастилии распорядился начать работы по разборке крепости. Он даже не позаботился о разграбленных или попросту выброшенных архивах.

— Кажется, я припомнила это имя. Дюк де Лорж был племянником маршала Тюренна. Впрочем, это относится ко временам Петра Великого.

Петербург. Дом Н. А. Львова. Н. А. Львов и В. В. Капнист.