Эту несомненную истину могут засвидетельствовать те, которые имели с ним дело. В 75-м году я расстался с деятельною службою на Кавказе и для отдыха переехал с семейством за границу. В конце 76-го года, когда восстание в Боснии и Герцеговине приняло уже широкие размеры и война с Турцией становилась неизбежною, я получил в Висбадене, совершенно для меня неожиданно, телеграмму Вел. Кн., в которой он сообщал мне о немедленном прибытии на Кавказ для принятия в командирование корпус, предназначавшийся для действий в Азиатской Турции. На 8-й день после получения телеграммы я был уже в Тифлисе и только там узнал, что назначение мое состоялось по личному выбору Государя, а не по ходатайству Великого Князя,
Назначение это озадачило более всех помощника Его Высочества, кн. Мирского4, и его прихвостней — ген. Павлова5, начальника штаба Кавказского округа, заранее мечтавших уже быть полными хозяевами и главными распорядителями на театре военных действий. В этих видах они заблаговременно распределили даже все должности как по управлению Корпусом, так и по отдельным его отрядам.
Зная то громадное влияние, которым пользовался князь Мирский, мне нетрудно было предвидеть, что во все время войны я буду иметь в нем весьма ловкого и ярого противника, более серьезного, чем сами турки. Смелый, энергичный и весьма широко наделенный способностью... кн. Мирский не мог не видеть в моем назначении, а следовательно, и во мне, самом человеке, преградившего ему путь к отличиям, славе и к высшим государственным должностям. Подбить Вел. Кн. к протесту и к исходатайствованию нового назначения он не решался, ибо предчувствовал, что за Государем стоял Милютин, который весьма близко знал все достоинства и недостатки кн. Мирского. Попробовал было я сам заявить Вел. Князю, что так как военные действия еще не начались, то я охотно готов отказаться от принятия Корпуса в командовании, если только назначение мое не согласуется с его желаниями. Храбрый фельдмаршал до того перепугался этого заявления, что стал божиться и уверять, что лучшего и более подходящего выбора не могло быть сделано. Пробыв 5 дней в Тифлисе и ознакомившись с перепискою, я выехал на Кавказско-Турецкую границу, а вскоре затем, вследствие обращенного мною категорического вопроса к Вел. Князю, получил инструкцию, по которой мне представлялись права командира Корпуса,
Как за это время, так равно и
нокомандующий, сопровождаемый своим начальником штаба, артиллерией и громадною свитою, прибыл к войскам под Карс.
В порядке служебном и по долгу чести, лежавшем во всяком военном человеке, он должен был бы в тот же день издать приказ о вступлении своем в непосредственное командование и распоряжение войсками. Этим приказом он, так сказать, принимал на себя ответственность во всех действиях как успешными, так равно и не удачными. Как показывает нам история войны, не устилает все пути сплошными розами, попадаются и колючки. Об издании упомянутого приказа я дважды просил Вел. Князя в самый день приезда и высказал, что Паскевич в 29-м и Муравьев в 54-м годах поступили совершенно таким же образом; объяснил при этом, что в присутствии Главнокомандующего самое понятие о правах и нахождении командира отдельного Корпуса является аномалией. Заявил также, что с изданием просимого приказа я обращусь в командира Корпуса, не отделенного от армии, и буду в точности исполнять получаемые мною свыше приказания.
Советники Вел. Князя весьма ясно понимали рискованность и невыгоду издания приказа; все пожелания их клонились к тому, что успешные действия относить к себе, а неудачу сваливать прямо на ответственного Корпусного командира. Преследуя эту иезуитскую цель, они убедили Вел. Князя объявить в приказе, что, прибыв к войскам, он оставляет по-прежнему все распоряжения и действия на командира Корпуса. Как надлежало поступить мне? Выбор был двоякий: или просить о немедленном увольнении меня от должности, или же