Граф Карлштайн

Прямо напротив деревенского луга высится большой особняк здешнего мэра. Знаете, такой красивый старый дом, сплошь резное дерево, широкие карнизы, а самое главное — из одного окна этого дома свет падает в сад, освещая заодно и дверь дома напротив, и узкий проулок между домами. И вот с того места на мосту, где я стоял, дрожа от холода и размышляя о том, не стоит ли осмотреть и противоположный берег реки, я заметил в этом узеньком проулке какое-то движение.

Как будто кто-то только что осторожно туда скользнул — знаете, когда самого человека не видно, только ветки за ним чуть шевельнутся. «Вот он где! — подумал я. — Вот где доктор Кадаверецци прячется!» В общем, я пошел гуда, очень стараясь не шуметь и не привлекать к себе внимания. Все-таки я ведь теперь состоял на учете в полиции, а если ты попал к ним на крючок, они сочтут тебя преступником, даже если ты всего лишь случайно оказался без штанов. Лучше к ним больше никогда не попадать, иначе без разговоров влепят самый строгий приговор. Так что я крался совершенно бесшумно и в этом отношении оказался глубоко прав!

Когда я добрался до сада мэра и собирался уже свернуть в проулок, вдруг послышался чей-то шепот. Ночь была тихая, и ошибиться было невозможно: это шептал совсем не доктор Кадаверецци!

Я тихонько присел за куст и прислушался. И вот что я услышал (беседовали двое):

— Никогда в жизни такого дурака не встречал! — раздосадованно сказал первый. — От тебя требовалось только не выпускать ее. Ты ее держал, но все-таки выпустил!

Второй ответил:

— Простите, граф Карлштайн! Ради бога, простите меня, ваша милость, но… (он чихнул) но кто-то вылил мне на спину целый кувшин пива, и я (он снова чихнул)… я ведь сегодня уже однажды чуть не утонул, ваша милость, вот и боялся снова утонуть, а потому и девчонку выпустил, спасая, можно сказать, собственную жизнь — совершенно инстинктивно, ваша милость, совершенно инстинктивно! Никак не мог сдержаться…

Ага! Значит, это и есть тот самый «препротивный скользкий тип», о котором мне говорил мой разумный собеседник в «Веселом охотнике»! А второй? Скользкий тип назвал его «граф Карлштайн»! Я держал ушки на макушке, стараясь не пропустить ни слова.

— Нам нужно непременно ее вернуть, Снивельвурст, — сказал тот, кого называли графом Карлштайном. — И уж если ты, черт побери, снова ее схватишь, так не выпускай из рук, даже если тебе за шиворот горная лавина рухнет! Ясно тебе?

— О да, да, ваша милость, мне, конечно же… аапчхи!.. все совершенно ясно! Но прошу прощения, ваша милость… аапчхи!.. одна-то из них ведь уже снова у нас, верно? Так зачем нам, простите мое любопытство, возвращать и вторую, осмелюсь спросить?

— Затем, что если я хоть немного знаю Замиэля, то одной ему будет мало. Он хочет получить полноценный обед, а не жалкую закуску. Одного взрослого человека ему, возможно, и хватило бы, но одной маленькой девчонки явно будет недостаточно. Я, впрочем, всегда могу оставить там тебя, Снивельвурст!

— Нет! Нет! Вы этого не сделаете, ваша милость! Ах, как вы остроумны, ха-ха-ха! Оставить меня! Ах, боже мой, какой вы шутник!

— Учти, если мы не найдем ее, — оборвал его граф Карлштайн, — нам все равно придется оставить там кого-то еще.

— Могу я предложить… аапчхи!.. вашей милости одну молодую девушку из этой деревни? Она давно у меня на примете, ваша милость. Еще недавно она была у вас в замке горничной, ваша милость. Хильди Келмар ее зовут…

— А-а, та самая дрянь, которая во все совала свой нос. Я же выгнал ее сегодня. Где она сейчас?

— В «Веселом охотнике», ваша милость. Кстати, если не ошибаюсь, это именно она подняла тревогу и закричала: «Пожар!» К нашему великому неудовольствию, ваша милость. — Снивельвурст снова чихнул.

— Ах, мерзавка… Ну что ж, никто по ней плакать не будет. А что, неплохая мысль, Снивельвурст…

В общем, этот разговор, возможно, большей части людей показался бы довольно бессмысленным. Он, несомненно, показался бы бессмысленным даже великому Кадаверецци. Однако мне он сказал о многом, ибо меня с детства воспитывали самые пугливые и суеверные дуры на свете. Я ведь сирота, знаете ли, и вырос в женевском приюте. У нас там была одна старуха по имени Мария Нейман, которая как раз за нас, самых младших сорванцов, и отвечала, только она совершенно не могла с нами справиться, бедная старая развалина, и мы постоянно от нее сбегали и устраивали черт знает что. Единственный способ, с помощью которого она могла заставить воспитанников делать что положено, — это припугнуть их Диким Охотником, великим и ужасным Замиэлем, Повелителем Гор, который скачет верхом на черном коне, а рядом с ним бежит огромная свора светящихся гончих псов и вокруг доезжачие[7] — скелеты в черных плащах… В общем, стоило старой Марии упомянуть о Замиэле, и мы действительно примолкали.