Грабители

— Сделаем, перезарядим, заправим. Обоз у нас в полном порядке. Сумели сберечь и теперь только за счет него и держимся.

В этот момент загудел сигнал вызова у рации Вильямса.

— Слушаю, — отозвался он.

— Сэр, мы уже разместились, — сообщила Саломея.

— Хорошо, девочки, отдыхайте. Завтра механики посмотрят ваши «скауты» — в полку есть мастерские.

— Отлично, сэр!

— Что-нибудь еще?

— Нет, сэр, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Салли.

— Честно говоря, я и не знал, что в имперской армии женщины служат в ударных частях, — сказал Бертольд.

— А у вас — нет?

— Нет. Только с бумажками, на интендантских службах и все такое… Небось проблем с этими бабами?

— Представь себе — нет. Они ветераны, по четвертому разу в кампании.

— Ты серьезно, Сэм? — удивился Бертольд.

— Вполне, Джонни. Ты бы видел, как они дерутся — до последнего патрона, сжав зубы и… В общем, давай выпьем за них.

— Давай, Сэм.

Они выпили еще и немного помолчали, прислушиваясь, как за тонкими стенами палатки все еще возбужденно переговариваются солдаты.

— Слушай, Сэмми, ты, говоришь, был на Конфине, — полковник Бертольд разлил остатки, а пустую флягу бросил на походную кровать.

— Был на Конфине, будь он неладен.

— А где стояла твоя часть во время войны?

— Какой войны, Джон?

— Ну как же, мы воевали — были врагами. Ликонский конфликт — помнишь? Полгода самой настоящей войны.

— Так это когда было, Джон.

— Да не так уж и давно. У меня там друга убило, поэтому для меня все как сейчас. Где ты тогда воевал, на западе или на южном фронте?

— Да ты чего, Джон, запьянел? Когда был Ликонский конфликт, мне было семь лет… — возразил Вильямс. Сказал и сразу протрезвел. Его сознание опалила странная догадка, и стало вдруг жарко, а перед глазами поплыли фиолетовые круги.

— Постой, Сэм. Что-то я совсем запутался, — сказал в свою очередь Бертольд. — Тебе сколько лет?

— Почти пятьдесят.

— И ты говоришь, что во время Ликонского конфликта ты был ребенком?

— Да, Джон.

— Но мне пятьдесят два, Сэмми! Мне пятьдесят два, и я воевал на западе в чине майора! Это было только три года назад!!! Три, а не сорок лет, Сэм!

— Не кричи, Джон… — сиплым голосом произнес Вильямс. — У тебя есть еще выпить?

— Есть, — еле слышно ответил Бертольд и отер с лица неуместные слезы.

Полковник Бертольд не боялся ничего, он смело шел в бой, он решительно командовал своими людьми, но то, что с ним случилось, то, что случилось с его солдатами, было страшнее всякого поражения, хуже всякой обиды. Это было просто несправедливо.

Достав из походной тумбочки еще одну фляжку и два стакана, более подходящие для подобной ситуации, Бертольд разлил армейский ром, а затем задал вопрос, который потребовал от него больших усилий:

— Так что, Сэмми, какой сегодня год по твоей версии?

— Пятьсот пятьдесят девятый от переселения Грегора…

— А по-моему — пятьсот девятнадцатый от переселения Грегора. И все мои ребята — почти семь сотен человек, подтвердят тебе это.

— Пока мы здесь, Джон, нет никакой разницы, какой сейчас год. В этих краях мы вне времени.

— А я все еще надеюсь, Сэм, я надеюсь, что нас перебросит еще и еще раз и, быть может, в конце концов мы окажемся дома. Только что мне теперь там делать?

Они подняли стаканы и выпили. Солдатский ром незаметно скользнул в их желудки, как будто это была обыкновенная вода.

— Что я теперь скажу своим людям, Сэм?

— Не знаю, Джонни. Меня радует уже то, что мы объединились. Вместе даже помирать не так противно.

— Тебе хорошо говорить, ты находишься в своем времени. А я как будто уже мертвец. — Бертольд вздохнул и, покрутив в руках пустой стакан, добавил: — Но я с тобой согласен, вместе лучше.

— И потом… — продолжил Вильямс. — Есть еще маленький шанс, и он находится на искусственном острове — в море. Что это, я не знаю; может быть, секретная инструкция, может, какая-то дыра, в которую можно прыгнуть — и ты сразу дома…

— Ты предлагаешь двинуть к морю?

— Да. У меня даже карта есть. Правда, она зашифрована, но кое-что я там уже понимаю. В любом случае, Джонни, лучше, если есть цель.

— Лучше, — согласился полковник Бертольд. А затем вдруг добавил: — А у меня дома дочка осталась. Лизой зовут… И теперь она моя ровесница.

Бертольд смотрел перед собой замутненными глазами, и было непонятно, в сознании он или нет.

— Главное для нас — вернуться. А что будет потом, это мы решим позже. Еще неизвестно, в какое время мы попадем — может, в прошлое.

— А сержант, говоришь, прожил здесь всю жизнь?

— Да.

— А его полк когда пропал?

— В пятьсот двадцатом.

— Понятно, значит, уже после нас, — угрюмо кивнул Бертольд. — Поэтому я о нем и не слышал.

— О Пятьдесят втором егерском много говорили, а вот о вас ничего не было слышно, — заметил Вильямс.

— Так решили начальники — тут я не сомневаюсь, — пояснил Бертольд. — На Конфине-то, считай, победили вы. Мы ушли оттуда, получив лишь незначительную компенсацию, а потом, значит, пропал мой полк. Ну и понятно, что все притихли. Вслед за поражением потеря полутора тысяч человек. Какой же политик захочет такого позора?

— А ты думал, отчего мы проваливались во все эти дыры, Джон? — спросил Вильямс.