Говардс-Энд

Вечером ей было хорошо. Ощущение текучести, которое преследовало ее целый год, на время исчезло. Она позабыла про сборы и автомобили, про спешащих куда-то людей, которые так много знают и так мало связаны друг с другом. Она вновь обрела ощущение пространства, без которого невозможно понять земную красоту, и, начав с Говардс-Энда, попыталась осознать, что такое Англия. Ей это не удалось — нужные представления не появляются, когда мы сами стараемся их вызвать, однако постоянные попытки могут способствовать их возникновению. Но в ней проснулась неожиданная любовь к этому острову, связанная, с одной стороны, с плотскими радостями, а с другой — с непостижимым. Хелен и отец знали такую любовь, бедняга Леонард Баст тщился ее обрести, но от Маргарет она была до этого дня скрыта. Без всякого сомнения, любовь пришла к ней благодаря дому и старой мисс Эйвери. Благодаря им. Понимание, что это случилось «через» них, не покидало Маргарет. Ее сознание, трепеща, приходило к выводу, который лишь глупцы облекали в слова. Затем, вернувшись назад, в теплоту дома, ее мысли остановились на красном кирпиче, цветущих сливах и всех осязаемых радостях весны.

Еще днем, успокоив разволновавшуюся Маргарет, Генри провел ее по своим владениям и объяснил назначение и размеры различных комнат, вкратце изложив историю маленькой усадьбы.

— К моему величайшему сожалению, — повествовал он, — сюда не были вложены деньги лет пятьдесят назад. Тогда земли здесь было больше в четыре или пять раз — по меньшей мере акров тридцать. Из нее можно было бы что-то сделать — разбить небольшой парк или, на худой конец, проложить аллеи, обсадив их кустарником, и перенести дом подальше от дороги. Какой прок заниматься этим теперь? Ничего не осталось, кроме луга, да и тот был заложен-перезаложен, когда мне пришлось разбираться с имением. Да и дом, кстати, тоже. О, все оказалось не так просто.

Слушая его, Маргарет видела двух женщин — одну постарше, другую помоложе, — которые смотрели, как тает их наследство. Она видела, как они приветствовали в Генри спасителя.

— Все дело в плохом управлении. Да и вообще дни маленьких ферм сочтены. Они не окупаются — если только не заниматься интенсивной обработкой земли. Небольшие участки, стремление назад к земле — ох эта мне филантропическая демагогия! Считай, что это правило: ничто не приносит дохода, если масштаб невелик. Большая часть земли, которую ты видишь (они стояли у окна второго этажа, единственного, что выходило на запад), принадлежит людям из «Парка» — они сделали неплохие деньги на добыче меди, молодцы! Ферма Эйвери, так называемая «общинная земля Сиша», вон там, где, видишь, стоит сломанный дуб, — их всех прибрали к рукам, и это имение тоже было на грани.

Но Генри спас его, без утонченных чувств, без особых озарений, но спас, и за это она его любила.

— Когда у меня появилось больше возможностей, я сделал все, что мог: продал двух с половиной коров и шелудивого пони, отжившие свой век инструменты, снес ненужные дворовые постройки, осушил участок, проредил не знаю сколько кустов калины, вырубил старые деревья. В самом доме кухню превратил в холл, а маслодельню — в кухню. Гараж и остальное построили позже. Но все равно заметно, что это бывшая ферма. Однако она едва ли привлечет кого-нибудь из твоих эстетствующих друзей.

Да, не привлечет. И если Генри не вполне понимал дух этого места, то эстетствующие друзья поняли бы еще меньше: оно было английское, и шершавый вяз, который Маргарет видела из окна, был английским деревом. Не было сказано никаких слов, которые подготовили бы ее к пониманию особой значимости этого вяза. Он не был похож ни на воина, ни на возлюбленного, ни на бога — в этих ролях англичанам никогда не удавалось преуспеть. Он был товарищем, который склонился над домом с накопившейся в корнях силой и умением рисковать, но также и с нежностью в тянущихся все выше пальцах, и его мощный ствол, который не обхватили бы и десять человек, в конце концов стал призрачным, и ей показалось, что бледные цветущие сережки сами по себе парят в воздухе. Вяз был товарищем. Дом и дерево вышли за грань уподобления человеческому полу. Маргарет думала о них сейчас, и ей еще предстояло думать о них в Лондоне многими ветреными ночами и днями, но сравнение с мужчиной или женщиной неизменно преуменьшало значимость возникающей картины. И все же дом и дерево оставались в пределах человеческого восприятия. Они говорили ей не о вечном, а о надежде, которую обретаешь на этом свете. Стоя в доме и глядя на дерево, Маргарет постигала истинные человеческие взаимоотношения.

Еще один штрих, и рассказ о событиях этого дня будет завершен. На минутку они заглянули в сад, и, к удивлению мистера Уилкокса, Маргарет оказалась права. Зубы, кабаньи зубы, торчали из коры шершавого вяза — их белые кончики.

— Потрясающе! — воскликнул Генри. — Кто тебе про них рассказал?

— Это было однажды зимой в Лондоне, — ответила Маргарет, ибо тоже избегала упоминания имени миссис Уилкокс.

25