Говардс-Энд

Что-то стояло между ними: быть может, общество, которое теперь неминуемо отвернется от Хелен, а быть может, третья жизнь, которая пусть незримо, но уже существовала. Они не находили общей темы. Обе жестоко страдали, и им было мало знать, что их взаимная привязанность, несмотря ни на что, сохранилась.

— Посмотри, Мег, путь свободен?

— Ты хочешь сказать, что собираешься уйти от меня?

— Пожалуй, да, дорогая моя старушка! Какой смысл оставаться? Я знала, что нам нечего будет сказать друг другу. Передай привет тетушке Джули и Тибби и помни, что я очень тебя люблю. Обещай, что приедешь навестить меня в Мюнхене.

— Конечно, душа моя.

— Ибо это все, что мы можем сделать.

Похоже, что так, но рассудительность Хелен вызывала у Маргарет оторопь — Моника хорошо постаралась.

— Я рада, что увидела тебя и эти вещи.

Хелен с любовью посмотрела на книжный шкаф, словно прощаясь с прошлым. Маргарет отодвинула засов.

— Автомобиль уехал, — сказала она, — а вон там стоит твой экипаж.

Маргарет вышла первой, поглядывая на листочки и небо. Казалось, никогда еще весна не была столь прекрасной. Кучер, который стоял, облокотясь на калитку, обратился к ней:

— Мадам, вам записка!

И передал через прутья визитную карточку Генри. Карточка была вся исписана указаниями на французском. После разговора с сестрой Маргарет должна вернуться ночевать к Долли. «Il faut dormir sur ce sujet».[52] A Хелен следовало снять «une confortable chamber à l’hôtel».[53] Последнее предложение очень рассердило Маргарет, но потом она вспомнила, что в доме Чарльза имеется лишь одна свободная комната и они не могут пригласить третью гостью.

— Генри сделал бы все, что мог, — истолковала она написанное.

Хелен не вышла за ней в сад. Когда дверь открылась, ей расхотелось бежать. Оставшись в холле, она прошла от книжного шкафа к столу. Она становилась все больше похожей на прежнюю Хелен, безответственную и милую.

— Так это дом миссис Уилкокс? — спросила она.

— Неужели ты забыла Говардс-Энд?

— Забыла? Я, которая помнит все! Но теперь, похоже, он наш.

— Мисс Эйвери повела себя совершенно удивительно, — сказала Маргарет, и ее настроение немного поднялось. Она снова почувствовала, что, так или иначе, предает мужа, но ей стало легче и она пошла на поводу у своих чувств. — Она любила миссис Уилкокс и решила, что лучше обставить дом нашей мебелью, чем терпеть в нем пустоту. И в результате здесь оказались все книги из нашей библиотеки.

— Не все. Она не распаковала книги по искусству, в чем, возможно, проявила рассудительность. И сабля у нас никогда здесь не висела.

— Но сабля оказалась на месте.

— Выглядит прекрасно.

— Да, ты согласна?

— А где пианино, Мег?

— Я отправила его в Лондон. Почему ты спрашиваешь?

— Просто так.

— Поразительно, что и ковер оказался как раз по размеру.

— С ковром она ошиблась, — заявила Хелен. — Я знаю, что он был у нас в Лондоне, но здесь пол должен оставаться непокрытым. Он слишком для этого красив.

— У тебя сохранилась мания убирать из обстановки все лишнее. Не хочешь ли, пока не уехала, пройти в столовую? Там ковра нет.

Они вошли, и с каждой минутой их разговор становился все более естественным.

— Какое прекрасное место для маминой шифоньерки! — воскликнула Хелен.

— А теперь посмотри на стулья.

— Вы только поглядите! Дом на Уикем-плейс выходил окнами на север, да?

— На северо-запад.

— Не важно. Главное, что тридцать лет эти стулья не видели солнечного света. А здесь их милые маленькие спинки такие теплые!

— Но почему мисс Эйвери поставила их по два? Мне придется…

— Сюда, Мег! Поставь его так, чтобы сидящий видел лужайку.

Маргарет подвинула стул, и Хелен села.

— Да-а… окно слишком высоко.

— Попробуй сесть на стул в гостиной.

— Нет, мне гостиная меньше нравится. Там балка обшита фанерой. Без этой обшивки она была бы куда красивее.

— Хелен, какая у тебя память на разные мелочи! Ты абсолютно права. Эту комнату испортили мужчины, желая украсить ее для женщин. Мужчины не знают, чего мы хотим…

— И никогда не узнают.

— Не согласна. Узнают, через пару тысяч лет.

— Но как замечательно выглядят стулья! Смотри, вот то место, где Тибби пролил суп.

— Кофе. Я точно помню, что кофе.

Хелен покачала головой.

— Не может быть. Тибби был слишком маленьким, чтобы ему давали кофе.

— Это было еще при папе?

— Да.

— Тогда ты права, это суп. Я вспомнила другую историю, случившуюся гораздо позже, — неудачный визит тетушки Джули, когда она никак не могла взять в толк, что Тибби уже вырос. Тогда пролился кофе, причем Тибби бросил чашку нарочно. Был какой-то детский стишок «Чай, кофе — кофе, чай», который она рассказывала ему каждое утро во время завтрака. Погоди, как там?

— Знаю-знаю… нет, забыла. Каким противным мальчишкой был Тибби!

— Но стишок-то просто отвратительный. Ни один порядочный человек не мог бы с ним смириться.

— Ах вон та слива-венгерка! — воскликнула Хелен, словно сад тоже относился к их детству. — Почему в моей памяти она связана с гантелями? Вот выбегают цыплята. Пора стричь траву. Как я люблю овсянок…

Маргарет ее перебила.

— Вспомнила, — объявила она. — «Чай, чай, кофе, чай, шоколадку получай!»