Гость

– Я открываю вам счет в банке, неограниченный счет. Даю вам задания, присылаю по электронной почте наименования объектов, которые вам надлежит взорвать. Конечно, фигурально, никакого терроризма. Хотя, если угодно, речь идет об испытании нового оружия. Это оружие – вы, Аркадий Петрович. Сокрушая очередную моральную твердыню, вы вызываете вихрь, который производит невероятные разрушения на огромном от вас удалении. Эти разрушения копятся, ваши эмоциональные удары учащаются и в итоге приводят к желаемой встряске. Россия вздрагивает. Ржавчина опадает, окалина осыпается. И Русская Мечта начинает сверкать в своей волшебной красоте. Вы меня поняли, Аркадий Петрович?

Веронов вдруг испытал удивительную легкость, освобождение, счастливое веселье. Он кудесник, обладатель волшебных искусств. Он будет разрушать запретные табу, срывать пломбы с запечатанных сундуков, где заперты стихии. И эти стихии по его повелению вырвутся на волю и своей свежестью, нерастраченной силой омолодят ветхий мир, очистят Россию от скверны.

– А что, если я, разрушая все заповеди, все запреты, отрицая все нормы и правила приличия, схвачу вас за нос? – спросил Веронов.

– Можете это сделать, Аркадий Петрович. Но вы этим ничего не добьетесь, как если бы вы схватили за нос себя самого. Мы с вами одно и то же.

Они посмотрели один на другого и рассмеялись. Веронов, прощаясь с хозяином белоснежного кабинета, вновь почувствовал ледяной сквознячок, который лизнул ему сердце.

Глава третья

Янгес Илья Фернандович не замедлил о себе напомнить уже вечером. Раздался телефонный звонок, и вежливый, слегка грассирующий голос произнес:

– Аркадий Петрович? Ваш телефон мне дал Илья Фернандович Янгес. Он сказал, что я могу к вам обратиться.

Это легкое гроссе и доставшаяся от прежних еврейских поколений печальная интонация позволили Веронову тут же создать портрет собеседника. Голый бледный череп с зачесами седых волос на висках. Заостренный, книзу опущенный нос с голубой жилкой. Большие влажные, чуть навыкат, грустные глаза с серыми мешочками под ними.

– Я слушаю вас.

– Меня зовут Исаак Моисеевич. Я исполнительный секретарь общества «Мемориал». Илья Фернандович сказал, что я могу к вам обратиться. А для нас Илья Фернандович является большим авторитетом.

– В чем ваша просьба?

– Илья Фернандович сообщил, что в вашем роду есть репрессированные родственники. Он сообщил, что ваш прадедушка был расстрелян по Делу Промпартии. Что две ваши двоюродные бабушки были сосланы в ГУЛАГ, в Красноярский край, а потом отбывали ссылку на Урале. Что еще один ваш дедушка отбывал срок в Каргополе. Так ли я говорю?

Веронов был уязвлен этой осведомленностью неизвестного человека, который вторгся в сокровенное прошлое его рода и бесцеремонно ворошил это прошлое.

– Откуда у вас такие сведения? Ведь, согласитесь, не каждому по нраву, когда кто-то с неясной целью теребит его родовые предания.

– Вы не должны гневаться, Аркадий Петрович. Судьбы ваших репрессированных родственников складываются с миллионами других репрессированных и не являются только вашим родовым прошлым. А являются нашим общим прошлым, прошлым нашей страны. У нас в «Мемориале» есть картотека, где значатся имена и судьбы всех невинно пострадавших от сталинского произвола.

– Допустим. Но зачем я вам понадобился?

– Видите ли, Аркадий Петрович, мы завтра проводим расширенное собрание. Хотим выступить с некоторыми инициативами, направленными на оздоровление нашего общества, в котором некоторые силы возвеличивают Сталина и оправдывают совершенные им злодеяния. Это прокладывает дорогу для новых возможных репрессий. Мы хотим предупредить общество об этой опасности.

– Но при чем здесь я?

– Илья Фернандович сообщил нам, что вы замечательный оратор и известный человек. Вы своим пламенным словом можете зажечь светильник памяти, боли и сострадания, который, увы, начинает меркнуть в наших очерствелых сердцах. Мы приглашаем вас выступить на нашем собрании, которое состоится завтра в Библиотеке Иностранной литературы.

Веронов раздумывал, стоит ли ему продолжать разговор. Но вдруг понял, что Янгес, этот загадочный маг, с которым он вступил в опасный и увлекательный сговор, дает ему повод совершить перфоманс, силой искусства извлечь из омертвелой материи импульс энергии, способной расшатать окостенелую жизнь.

– Что ж, я согласен, Исаак Моисеевич. Мне есть что сказать.

В нем медленно нарастало волнение, предчувствие сладостного мига, когда распадаются сухие ткани и сквозь них изливается полный боли и ужаса, полный жизни и жуткой красоты поток истинного бытия.

Его предки, деды и прадеды, расстрелянные, погибшие на этапах, измученные в лагерях, вызывали в нем не страдание, а недоумение. За что? Почему? В какой связи с его собственной жизнью? Он отодвигал их в туманное прошлое, в фамильные альбомы с их лицами, с их вопрошающими глазами, перед которыми робел и от которых отворачивался. Вокруг ревели страсти, истошные сталинисты воспевали своего кумира, поборники либеральных свобод ненавидели палача с бриллиантовой Звездой Победы.