Госпожа Сурдис

Иногда по утрам он чувствовал полную неспособность к чему бы то ни было, а это приводило его в какое-то оцепенение. Тогда он без толку топтался весь день перед своим мольбертом, хватался за палитру и тотчас же отбрасывал ее, и, не подвигаясь в работе, приходил в бешенство. Или он засыпал на кушетке и пробуждался от этого нездорового сна только к вечеру с чудовищной мигренью. В такие дни Адель наблюдала за нам молча. Она ходила на цыпочках, чтобы не обеспокоить его и не вспугнуть вдохновение, которое должно было явиться, — она в этом не сомневалась. Она верила в эго вдохновение, представляя его себе каким-то невидимым пламенем, которое проникает к смертным и нисходит на голову избранного им художника. Бывали дни, когда она сама падала духом, и глубокая тревога овладевала ею при мысли, что Фердинанд — ненадежный компаньон, которому грозит банкротство.

Наступил февраль. Приближалось время выставил в Салоне, а «Озеро» все еще не было закончено. Большая часть работы была сделана, полотно полностью подмалевано, но только некоторые детали были вполне выписаны, а остальное еще представляло первозданный хаос. Невозможно было выставлять картину в таком виде. Это был набросок, а не законченное произведение мастера. Недоставало четкости в выявлении замысла, гармонии в соотношении рисунка и цвета. Фердинанд не двигался вперед, он разменивался на детали, уничтожал вечером то, что писал утром, топтался на месте, терзал себя за свое бессилие.

Однажды в сумерки Адель возвратилась домой после длительного отсутствия и, войдя в неосвещенную мастерскую, услышала, что кто-то рыдает. Она увидела своего мужа, он сидел на стуле перед картиной, беспомощно опустив руки.

— Ты плачешь? — взволнованно спросила его Адель. — Что с тобой?

— Нет, нет, ничего… — бормотал Фердинанд.

Целый час сидел он так, тупо уставившись на свое полотно, где он уже ничего не мог различить. Все смешалось в его помутившемся сознании. Его творение представлялось ему жалким и бессмысленным нагромождением нелепостей. Он чувствовал себя беспомощным, слабым, как ребенок, совершенно бессильным упорядочить это месиво красок. Потом, когда сумерки, сгущаясь, скрыли от него полотно, когда все — даже самые яркие тона — погрузилось в темноту, как в небытие, он почувствовал, что умирает, подавленный безысходной тоской. И он разразился громкими рыданиями.

— Ты плачешь, я ведь чувствую, — повторяла молодая женщина, коснувшись руками его лица, по которому катились обильные слезы. — Ты страдаешь?

Он не в состоянии был ответить ей, рыдания душили его. Тогда, забывая о своем глухом сопротивлении, сдаваясь перед охватившей ее жалостью к этому несчастному, который осознал всю безнадежность своего положения, она по-матерински прижала его в темноте к своей груди. Это и было банкротством.

III

На следующий день Фердинанд должен был уйти из дому после завтрака. Вернувшись через два часа, он, как всегда, погрузился в созерцание своего полотна. Вдруг он воскликнул:

— Послушай! Кто это работал над моей картиной? С левой стороны полотна кто-то закончил уголок неба и крону дерева.

Адель, делая вид, что поглощена работой над одной из своих акварелей, ответила не сразу.

— Кто же мог позволить себе это? — скорее удивленным, чем рассерженным тоном продолжал он. — Уж не Ренкен ли?

— Нет, — оказала, наконец, Адель, не поднимая головы. — Это я забавлялась… Только фон… какое это имеет значение?

Фердинанд принужденно засмеялся.

— Вот как! Значит, ты уже сотрудничаешь со мной? Колорит вполне подходит, только вот там надо приглушить свет.

— Где это? — спросила она, вставая из-за стола. — А… на этой ветке…

Адель взяла кисть и исправила, как он оказал. Он наблюдал за ней. Через несколько минут он начал советовать ей, что надо делать, как учитель ученику, а она слушала и продолжала писать небо. Более определенного объяснения между ними не последовало. И все же без слов было ясно, что Адель берется закончить фон картины. Срок истекал, надо было торопиться. Фердинанд лгал, сказываясь больным, а она вела себя так, как будто не замечала его лжи.

— Так как я болен, — повторял он каждую минуту, — твоя помощь очень облегчает дело… Фон не имеет решающего значения…

С тек нор он привык видеть ее за работой перед своим мольбертом. Время от времени он вставал с кушетки, подходил к ней, зевая, и делал какое-нибудь замечание, иногда даже настаивал, чтобы она переделала тот или иной кусок.

Он был очень требователен в роли учителя.

Ссылаясь на усилившееся недомогание, Фердинанд решил, что Адель может работать над фоном, не дожидаясь того, когда он закончит передний план: это, говорил он, облегчит ему работу, он яснее увидит, что еще не завершено, и дело пойдет быстрее.

Целую неделю Фердинанд бездельничал, подолгу спал на кушетке, в то время, когда его жена, как всегда молчаливо, простаивала с утра до вечера перед мольбертом.

Наконец он решился и принялся за передний план.

Но он заставлял ее стоять около него. Когда он терял терпение, она ободряла его, заканчивала едва намеченные им детали.