Господь хранит любящих

— Именно из-за этой истории он мне и несимпатичен!

— Не понимаю, — сказал я, пораженный жесткостью ее приговора.

— Вся история лжива! — Она свела брови, ее ноздри нервно подрагивали. — Этот мужик врет ради понта. Ненавижу таких!

Она остановилась, ее голос взвился. Ничего подобного мне еще не приходилось пережить с ней.

— Листочки и свечи! — продолжала она с негодованием. — Одних листьев ему мало! Вранье сверх всякой меры! На месте смерти возрождается жизнь, и нет конца, и вся эта символическая чепуха! Противно все это! — Губы ее дрожали. — Что умерло, то умерло! И никогда не вернется, ни в каком виде!

— Сибилла! — прикрикнул я, встряхнув ее за плечи.

Она посмотрела на меня совершенно пустым бессмысленным взглядом, как будто приходила в себя после тяжелого сна. Постепенно сознание ее прояснилось, и она смущенно потупила глаза.

— Что с тобой?

— Нервы. — Она отвернулась. — Только нервы. Пойдем!

Она взяла меня за руку и повела в здание аэропорта. При этом она пожимала мои пальцы своими. Я понял, что это означало: больше не надо говорить о ее вспышке.

Холл аэропорта был освещен неоновыми лампами. В его холодном и резком свете все люди казались больными. За длинными стойками различных авиакомпаний работали многочисленные служащие. У девушек от усталости были красные глаза, молодые люди в синих костюмах нервничали.

Я был ошеломлен, увидев огромные толпы людей. Я не ожидал такого наплыва. Просторный холл был полностью забит пассажирами: женщинами, мужчинами, детьми.

— Что здесь творится? — спросил я носильщика.

— Политические беженцы из Восточной зоны, — ответил он. В его голосе звучало презрение. — Летят на Запад.

Он поставил мой чемодан на электрические весы у окошечка Панамериканских воздушных линий и пожал плечами:

— У нас так каждое утро. И говорят, будет еще хуже.

Я оглядел беженцев. Они сидели на своих узлах и чемоданах, плохо одетые, бесправные, павшие духом. Они тихо переговаривались между собой. Женщины носили платки, мужчины крестьянскую одежду. Многие были без галстуков или в косоворотках. Их руки были натруженными, покрасневшими от холода. Заплакал младенец.

— Пятьдесят пфеннигов, — сказал носильщик.

Он откозырял и исчез. Сибилла держала меня под руку. Внезапно я крепко прижал ее к себе, потому что перед моими глазами вдруг встали все беженцы, которых я когда-то видел в Сайгоне, беженцы в Сеуле, беженцы на острове Куэмой. Я постоянно встречал их в аэропортах, сидящих на своих узлах. Мужчин с застывшим и безвольным взором в никуда; матерей, прижимающих к груди своих кричащих детей; древних старух, что-то бормочущих себе под нос, и стариков в инвалидных колясках. И всегда у них на шеях висели таблички, на которых возле имени стояли номера. По этим номерам их и выкликали. По номерам. Не по имени.

«Внимание! — донеслось из репродуктора. — Объявляется посадка на самолет компании «Эр-Франс» на Мюнхен, рейс семь — девяносто шесть. Пассажиров просят пройти на посадку к выходу два. Женщины с детьми — в первую очередь. Желаем вам приятного полета».

Возникла толчея. Ожидающие хлынули на посадку. Служащие, сцепившись за руки, сдерживали толпу.

— Пропустите же вперед детей! — кричал кто-то. Но его никто не слушал.

И снова за спиной я слышу торопливый бег неумолимого времени…

Я еще крепче прижал к себе Сибиллу. Перед нами служащий из «Пан-Америкен» разбирался с восточным беженцем. Я встал за ним. Мужчина держал в руках старую шляпу. Несмотря на мороз, он был без пальто, в ветхой косоворотке. Мужчина был бледен и небрит. Он говорил на саксонском диалекте. Это был простой человек, который никак не мог понять, в чем загвоздка.

— Господин пилот, — униженно просил он клерка. — Пожалуйста, поймите меня правильно. Мы из Дрездена. Моя жена, двое детей и кошка.

Только теперь я заметил его кошку. Она лежала под покрывальцем в небольшой корзинке, которая стояла на стойке. Эта была толстая рыжая кошка, которая выглядела очень сонной.

— Из Дрездена, господин пилот.

— Я не пилот, — отвечал служащий, мужчина холерического типа с намечающейся лысиной. — К сожалению, ничем не могу вам помочь.

— Господин… простите, как вас зовут?

— Клэр.

— Господин Клэр, поймите, кошка вместе с нами покинула Дрезден. Это очень далеко, от Дрездена досюда. Мы провели в дороге три дня. Мы тайно прибыли в Западный сектор. Нам нельзя обратно.

— Господин Кафанке, мне известно все это. Я…

— Мы признаны политическими беженцами. Мы все были на Куно-Фишер-штрассе. И кошка. У нас у всех оформлены бумаги!

— У кошки нет.

— Но она же с нами из Дрездена, господин! Мы подмешали ей в корм бром, чтобы она была спокойной! Господин Клэр, что же нам делать? Мы не можем бросить животное в Берлине!

«Внимание! Объявляется спецрейс компании «Бритиш юэропиен эйрвейз» на Ганновер и Гамбург. Номер рейса три — двадцать два. Пассажиров просят пройти на посадку к выходу три. Желаем вам приятного полета!»

— Господин Кафанке, поймите же наконец. С животными не разрешается. На это есть предписание. Посмотрите, какая уже за вами образовалась очередь, все спешат.