Госпиталь брошенных детей

Внезапно я почувствовала себя очень усталой. Свет за окном тускнел, и я откинула голову на спинку кресла – хотя бы ненадолго, пока Кезия мыла мальчикам руки и подкладывала дрова в очаг. Мой взгляд блуждал по комнате, отмечая сырые стены и пятна на стираной одежде, развешанной у нас над головами. Тарелки Кезии всегда были надколоты, а стулья немного расшатаны, но каким-то образом мое внимание сосредоточилось на всех мелких изъянах и неполадках. Если бы не усталость, то сейчас я бы испытывала гнев за женщину, работавшую шесть дней в неделю от рассвета до заката, но не обладавшую и крупицей богатства миссис Каллард. Той миссис Каллард, которая была раздражительной и надменной со всеми, с кем она разговаривала, когда от нее требовалось всего лишь подниматься и спускаться по лестнице в шелковых домашних туфлях и заказывать чай, который ей приносили на серебряном подносе.

Во дворе снаружи слышались шаги, но тонкая красная занавеска закрывала окно. Я осознала, что это занавеска скрывает и меня, и впервые начала понимать, как живет Кезия каждый день. Ей приходилось прятать своих сыновей, а теперь мне приходилось прятать мою дочь. Но разница состоялась в том, что я по-прежнему надеялась на счастливую развязку – на то, что однажды мы снова сможем свободно ходить по улицам с непокрытой головой и не бояться прохожих. У Кезии и ее детей такой надежды не было; они всегда будут жить, как крысы под половицами. Я знала это и раньше, но никогда по-настоящему не понимала, каково это. Я смотрела, как она прибирается у камина и сметает прогоревшие угли в кастрюльку, и испытывала мощный прилив любви и преданности. Придерживая дочь, тяжело привалившуюся к моей груди, я думала о том, что любовь и страх не слишком-то отличаются друг от друга. Нет, не слишком.

Мы всю неделю оставались у Кезии, по возможности стараясь помогать ее семье, а не обременять их. Я дала ей несколько монет за еду и аренду и нашла работу для себя: отглаживала подержанную одежду для продажи на рынке и присматривала за мальчиками, когда она уходила на работу. Уильям придерживался своей обычной рутины: днем он спал или репетировал, а после наступления темноты брал свою скрипку и отправлялся на работу. Мы спали в большом кресле у камина. Сначала Шарлотта была замкнутой, но в моменты отдыха я видела, как она с интересом осматривает комнату. Она не привыкла спать, есть и жить в одной комнате, но дома у Кезии было тепло и опрятно, и она готовила хорошую, пусть и простую еду, купленную на рынке. До сих пор Шарлотта жила с тремя женщинами, две из которых обслуживали ее, но постепенно она стала чувствовать себя более непринужденно в обществе Гиббонсов, потому что у них была традиционная семья: мать, отец и двое детей – как в книжках, которые она читала. Именно поэтому я находила утешение в их присутствии; думаю, и она тоже.

На второй вечер она проявила интерес к кучкам одежды, безделушек и дешевых украшений Кезии, сваленным в углу комнаты. Джонас доброжелательно предложил помощь, и она стала примерять на нем курточки и головные уборы, пока мы наблюдали за этим, сидя у камина. Его старший брат решил, что они могут открыть лавку; он перевернул старый ящик в качестве прилавка и стал торговать по одному пенни за вещь. Мы с Кезией пользовались наперстками и пуговицами вместо монет, и Шарлотта радостно играла больше часа, облаченная в полосатое платье на несколько размеров больше нужного и в мужской котелок. Она подавала нам предметы одежды, а мы делали вид, будто проверяем их на пятна и наличие блох. Пока они играли, Уильям принес домой пакет жареных каштанов, и мы разделили их, прежде чем закрыть лавочку и отправить детей в постель. Утром Кезия ушла на работу, Уильям остался репетировать струнный квартет, а я снова играла с детьми в одежную лавку. Мальчикам нравилось играть с Шарлоттой. В свою очередь, она стала свободнее общаться с ними, нашла колоду карт и учила их играть в рамми и раскладывать простые пасьянсы. Они рассказали ей о канарейке миссис Абельман, и она попросила посмотреть на нее, но разумеется, это было невозможно. Она читала нам до тех пор, пока я не закрывала глаза и не погружалась в дремоту, а когда просыпалась, то обнаруживала, что они ползают на животе по спальне, собирают кучки пыли и соревнуются, кто соберет больше. Дни приходили и уходили, но от Лайла по-прежнему не было никаких известий. Однажды, когда мы уже давно убрали посуду после ужина и легли спать, я очнулась от беспокойного сна при звуках появления Уильяма. Он тихо закрыл дверь и опустился на скамью, чтобы снять обувь в темноте.

– Уильям? – прошептала я.

Он остановился, и я ждала продолжения, придавленная Шарлоттой, которая глубоко дышала во сне, пока он шарил под столом в поисках лучины. В ее неверном пламени я увидела, что на нем седой парик и красивый голубой сюртук.

– Сколько времени? – прошептала я.

– Третий час ночи, – прошептал в ответ Уильям. Он устроился на стуле напротив меня и посмотрел на дверь спальни, но не пошел туда.

Я протерла глаза. Хотя было темно, я видела, что он встревожен.