Госпиталь брошенных детей

Я ничего не сказала, но наконец почувствовала себя цельным человеком и настоящей матерью.

Шарлотта вернула памятку до того, как миссис Каллард обнаружила пропажу, но осознание того, что медальон из китового уса находится в доме, мучило, как зуд. Он взывал ко мне из хозяйской спальни, как будто у меня вырезали кость и спрятали там. То обстоятельство, что он был заперт, только усиливало мое желание, и наконец время настало.

Я удивилась, когда миссис Каллард вошла в столовую – строгая и горделивая, как будто позабывшая о недавних событиях. Дом затаил дыхание, опасаясь хозяйского гнева, и ее присутствие в какой-то мере восстановило равновесие, хотя за ее достоинством явственно просвечивал страх: мы видели, какой она была несколько дней назад. Когда она послала меня на кухню с бессмысленным поручением, у меня появилась возможность. Я прокралась по лестнице и тихо вошла в ее спальню, которая, к счастью, оказалась не запертой. Я уже бывала там, когда она заставила меня запереть Шарлотту в ее комнате, но в тот день ее спальня выглядела совершенно иначе. Теперь ее вещи были разбросаны в беспорядке, кровать разобрана, сорочки и ночные рубашки валялись рядом. Перед трюмо стоял хрустальный графин с остатками бренди, скрученные листы бумаги и чернильницы усеивали свободные поверхности. Это была картина хаоса и потворства собственным слабостям: грушевые огрызки, превращенные в кашу, растаявшее мыло в блюдечке рядом с медным рукомойником. Строгая и опрятная миссис Каллард, какой она представала перед миром, в личной жизни была страшной неряхой.

Шарлотта рассказала мне о шкатулке из черного дерева и о ключе от нее, хранившемся на комоде. На мгновение мне захотелось примерить ее жемчужное ожерелье перед зеркалом, но время поджимало. Я нашла ключ в жестяной банке с бархатной подкладкой, слабо пахнувшей бисквитным печеньем, и пошла к бюро. Когда я достала шкатулку из черного дерева с раскрашенными японскими фигурками и открыла ее, мое дыхание участилось. Испытывая слабое ощущение вины, я стала разбирать ее памятные вещи; я искала белое среди золота и эмали. Но сначала я обнаружила нечто неожиданное: крошечную бирку с проштампованным номером 627. Я сжала ее в руке, убедилась в ее реальности и тут увидела левую половину сердечка, бледную и сияющую, как полумесяц. Я провела пальцем по букве «Д», вырезанной на ней: теперь я знала эту букву из детских книжек Шарлотты, уже старых и ненужных, когда она учила слова по их начальным буквам. «Д» – значит «Дэниэл». Миссис Каллард сохранила эту половину его медальона. Потом мое внимание привлекло что-то еще – кусочек лица, глядевший на меня. Нахмурившись, я отодвинула в сторону другие безделушки и не поверила своим глазам. Это была овальная миниатюра Дэниэла размером с речную гальку. Я достала ее, чтобы разглядеть повнимательнее. Хотя я думала, что смогу узнать его повсюду, на самом деле я совсем не знала его; он выглядел не таким, каким я его помнила, хотя победное выражение лица осталось на месте. Здесь он был моложе, носил мундир и выглядел свежим, как только что отчеканенная монета. Я невольно улыбнулась и впервые ощутила его присутствие в доме, где он жил и умер. Я думала о ярко освещенном дверном проеме в кофейне Рассела и о том, как он смотрел на меня через улицу. Если бы в тот день я повернула налево, а не направо, не пошла по широкой Фенчерч-стрит, а затем не повернула на Грейсчерч-стрит, то не стояла бы сейчас в спальне дома в Блумсбери, готовая стать воровкой. Предыдущие семь лет привели меня к этому моменту. Все нужные мне вещи находились в этом доме, и теперь я нашла их. Я положила в карман обе половинки медальона из китового уса, где уже лежала бирка с номером 627, тихо закрыла шкатулку и спустилась вниз, чтобы добавить сметаны в капусту.

– Ты не боишься темноты, девочка? – обратился Лайл к Шарлотте. Мы продвигались на восток по узким улицам где-то вокруг Грейс-Инн. Непривычная к незнакомым людям и ночным прогулкам, Шарлотта замкнулась в себе, как устрица, и не ответила ему. Я видела, как она рассматривала незажженный факел Лайла, который тот держал над головой. Раньше я не пользовалась услугами факельщиков и держалась только знакомых улиц в темноте, когда мне вообще нужно было выходить из дома. Ночные сторожа – Лайл называл их «Чарли» – расхаживали по улице со своими дубинками и масляными лампами, оповещая о времени и о погоде снаружи, прежде чем вернуться в свои будки к игре в карты и стаканчику бренди. Лайл избегал широких бульваров и чувствовал улицы и переулки, как подлинный обитатель темноты; ноги были его ушами и глазами.

– Кто отец твоей девочки? – спросил он во время одной из наших встреч под луной.

Я сделала глоток пива и передала ему бутылку.

– Муж моей хозяйки, но он уже умер.

Лайл тихо присвистнул.

– И как же ты познакомилась с ним?

– У кофейни Рассела, недалеко от биржи. Знаешь, где это?